Наше общество не в силах обойтись без догм и не подвергаемых сомнению правил. Это жизненно необходимые формы авторитарности и тоталитаризма.
Например, наличие авторитарных правил языка и тоталитарной логики, обеспечивают нормальное течение коммуникации, а, следовательно, и всего культурного процесса.
Известно, что будет, если не выполнять правила дорожного движения и предписания по управлению автомобилем. Известно, что будет, если не выполнять, если не все, то хотя бы основные, выверенные веками медицинской практики, предписания врачей.
Но есть одна область, бесконечно важная для человека, а именно область его духа, в которой наставления и учения на удивление противоречивы.
Между тем, если вообще можно вести речь о таких категориях, как душевное здоровье, духовное здоровье, то, безусловно, надо определиться с каноном незыблемых и общепринятых предписаний для духа человеческого. Это стало ясно людям во времена создания различных форм запретов, вроде знаменитых 10-ти заповедей.
Но ставшие уже притчей во языцех 10-ть заповедей не играют возлагаемой на них роли в реальной современной действительности. Сказано: «Не убий». А если это солдат защищающий родину? Сказано: «Не прелюбодействуй». А если это любовь? Сказано: «Не укради». А если это мать, крадущая колоски на колхозном поле для голодных детей?
Человечество создало новую вселенную, ноосферу, культурный мир, надприродный мир, в котором 10-ти заповедей, удобных для самоорганизации диких племен, уже недостаточно для нормального функционирования сверхсложного, переполненного информацией общества.
Если собрать все законы и подзаконные акты всего мира, то размеры такой библиотеки предписаний будут впечатлять, однако решений принципиальных вопросов духовной сферы там не сыщешь. Проблема с основными заповедями не решаема и в базовых конституциях и декларациях прав человека, которые, к слову сказать, зачастую становились при принятии своем поводом для гражданских войн.
Вопрос об основных заповедях духовного здоровья остается нерешенным, несмотря на многовековую историю культуры. Более того, поиск ответа на вопрос о смысле жизни неоднократно приводил ищущих его на поля сражений религиозных, идеологических, межкультурных войн.
Заостряю ваше внимание на тезисе американского геополитика и культуролога Самюэля Хантингтона, что именно столкновения между культурными и цивилизационными формированиями представляют опасность как причина новой мировой войны.
Тут и уместно вспомнить пророчество Ф.М. Достоевского о трихинах, сделанное им в конце романа «Преступление и наказание».
Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую. Уже выздоравливая, он припомнил свои сны, когда еще лежал в жару и в бреду. Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.[1]
Схожи ли трихины, скажем, с «паразитами сознания» из фантастики Колина Уилсона? Там некие вирусы, проникая в сознание человека, развивают в нем депрессию, стремление к суициду и питаются агрессией, направленной зараженными на самих себя.
Или схожи ли они с демонами из «Розы мира» Даниила Андреева? О них наш мистик сказал недвусмысленно:
«…излучение страдания и боли - оно называется гаввах - способно насыщать гигантские толпы демонов почти всех видов и рангов. По существу, гаввах - их пища».[2]
Мне кажется, что природа трихинов другая. Разумеется, их жертвами становятся типы депрессивные, но заражение трихинами выводит их из депрессии, выводит из порочного круга аутоагрессии и направляет могучие силы личности вовне (а люди депрессивные – это люди недюжинных духовных сил, как утверждает современная психиатрия). Вовне направляется их агрессия, и депрессия принимает форму стремления к переустройству мира.
Если депрессия – это неуверенность в своей правоте, недовольство собой, то выход из нее посредством такого антидепрессанта, как трихин, дарует всепоглощающую уверенность в себе и ненависть к ветхому миру. Эти чувства становятся источником крупных культурных революций, двигателем культурного процесса. Спорное утверждение, разумеется, но оттолкнемся от него, выстраивая некую гипотезу.
Вообще, мысль о сведении к общему знаменателю культурного новаторства и агрессии прозвучала неслучайно. По моему глубокому убеждению, если для животного грубая физическая сила является средством территориального захвата в мире джунглей, то утонченный интеллект с его арсеналом логики и образного мышления есть средство для захвата места под солнцем в мире культуры, какими бы гуманистическими посулами эта борьба не прикрывалась.
Но вернемся к разбираемому нами типу «жизнепереустроителей», которых я называю «трихиноносителями».
Эрик Хоффер в «Истинноверующем» справедливо заметил, что такие люди составляют основу крупных социокультурных движений:
«… все, кто примыкает … к революционному движению, делают это из соблазна … быстрых и больших перемен в условиях их жизни… Религиозные и национальные движения тоже могут быть средствами перемен… Для большой и быстрой перемены необходим массовый энтузиазм или вообще некое массовое возбуждение… Огромные изменения происходили в атмосфере, накаленной энтузиазмом, порожденным небывалыми возможностями для личного успеха…»[3]
Ф.М. Достоевский запечатлел в своих сочинениях подобный духовный тип в российском контексте: характер русского правдоискателя и визионера, одновременно богоборца и богостроителя, одновременно романтика и циника. Это русские типы НО принципиально такие типы появляются в ходе истории во всем мире и не являются специфически русским типом человека.
Генри Дэвид Торо сказал о таких людях, что если у них, что-нибудь не так, например, если у них болит живот, они тут же принимается за переделку мира».
И если Ф.М. Достоевский изображал в основном интеллигентные типы «трихиноносителей», то на страницах произведений Андрея Платонова мы встречаем героев Федора Михайловича и в Урюпинске, и на реке Потудань, в самой кондовой России, вдали от университетов, кружков, религиозных центров, т.е. казалось бы, естественной среды обитания трихинов, откуда они расходятся по миру.
Русская литература раскрыла историю трихинов в России. Вкратце она такова.
19 век – век разночинного, интеллигентского искуса: «Тварь ли я дрожащая или могу царя убить»? Это начало эпидемии.
20 век – революция, гражданская война. Носители трихинов армиями и в одиночку бродят по России, выжигая каленым железом старую культуру, но, закладывая при этом основы новой советской культуры, не менее грандиозной.
Затем -- остывание лавы, угасание эпидемии.
В. Шукшин дал нам примечательные типажи смешных «чудиков», которые в принципе могли бы десятилетиями ранее своими чудачествами пополнить в литературе коллекции неординарных личностей у А. Платонова, а в истории – белые или красные отряды.
Но в эпоху Василия Шукшина к людям с особым самомнением, людям со склонностью к заражению трихинами вырабатывается стойкая неприязнь, особенно у деревенщиков.
Я бы противопоставил в своей теоретической кострукции два мира, два образа жизни: мир спокойной жизни порядочных, интеллигентных людей, которые любят идеи, но не собираются ради них уничтожить полмира, и мир беспокойного бунта «трихиноносителей», которые бросают образование на полпути и бегут по миру, зараженные какой-нибудь монструозной идеей.
Последние всегда были отвергаемы порядочным обществом, но именно они составляли маленькие группы носителей новых культур (в терминологии Льва Гумилева – консорции, группы людей объединенных общей исторической судьбой), из которых вырастали впоследствии новые этносы и суперэтносы, новые культуры и цивилизации.
Л. Гумилев упомянут здесь неслучайно. В книге «Древняя Русь и Великая степь» он писал:
«…основной тезис этнологии диалектичен: новый этнос, молодой и творческий, возникает внезапно, ломая обветшалую культуру и обездушенный, т.е. утративший способность к творчеству, быт старых этносов… в грозе и буре он утверждает свое право на место под солнцем, в крови и муках он находит своей идеал красоты и мудрости, а потом, старея, он собирает остатки древностей, им же некогда разрушенных. Это называется возрождением, хотя правильнее сказать "вырождение". И если новый толчок не встряхнет дряхлые этносы, то им грозит превращение в реликты. Но толчки повторяются, хотя и беспорядочно, и человечество существует в своем разнообразии».[4]
Как тут не вспомнить о Константине Леонтьеве с его идеей цветущей сложности и ненавистью к обывателю, как не вспомнить Владимира Соловьева с «Тремя разговорами», в которых он усомнился в экуменизме, глобализме, мировых правительствах и прочих гуманистических концепциях политкорректной интеллигенции 21 века.
Смею утверждать, вне зависимости от того, что думал сам Достоевский, изображенные им трихины – это атомы той самой энергии, которая рождает пассионариев, столь любимых Гумилевым. А пассионарий движим жаждой самоутверждения и переустройства мира, из этой страсти расцветают искусства и религии, народы и государства. Эта жажда в нем сильнее инстинкта самосохранения и личностного, и родового.
Интеллигентность, духовность в понятии современном – это экология природы и экология духа, вечный музей и вечное благоговение перед прошлым, иногда без всякой надежды на будущее. О таких людях говорил Н.А. Бердяев в «Философии свободы»:
«Думают о чем-то, пишут о чем-то, но были времена, когда думали и писали что-то, когда было то, о чем теперь вспоминают, о чем пишут исследования. Наша эпоха потому, быть может, так «научна», что наука говорит о чем-то, а не что-то. Наука вообще, и частности историческая науки, дает превосходные исследования о религии, о мистике, о Пифагоре, например, или о бл. Августине. Но вот сам бл. Августин не был наукой, он был что-то, то, о чем пишут научные исследования»[5].
Уточню, что я намеренно разделяю способность к культурному, цивилизационному творчеству и интеллигентность как образованность и способность к интеллектуальному и эстетическому наслаждению…
Культура, сама по себе, есть дерзкая попытка надстроить над биологическим телом человека новое тело – культурное, добавить к божественной программе или генетической программе (как кому больше по душе), новую программу, записанную в знаках культуры.
Ну, а знаки культуры в современных парадигмах воспринимаются как мемы – психические вирусы в терминологии биолога Ричарда Доукинза, или трихины в образной системе Достоевского.
Казус в том, что исправление природы человека неминуемо ведет к ситуации постчеловека. Человек отменяется, как говаривал Клайв Стейплз Льюис. Или, как писал Томас Вулф: «Извините, у вас просто умерла душа».
Стремление улучшить, облагородить мир, свойственные таким как Прометей и Карл Маркс, выливаются в евгенические и революционные проекты, которые только кажутся утопическими, несбыточными.
Люди спокойного типа выбрали себе в образцы профессора Преображенского из «Собачьего сердца», который, если разобраться, был из тех, кто давал освященную наукой, моральную санкцию Швондерам, и самолично производил опыт в духе нацистского доктора Й. Менгеле по превращению несчастной собаки в социальное чудовище, этакого Франкенштейна советского образца. Советская интеллигенция в 80-е годы XX века не распознала в «Собачьем сердце» этот смысл покаяния «трихиноносителя» Преображенского…
Есть дилемма.
Либо природа человека – животная, биологическая, а значит Бога нет, и все позволено ради культурной обработки и приручения зверя, в том числе и красный террор. Тогда понятно, почему создателем городской культуры является в библейской истории убийца Каин, а не простодушный Авель.
Либо у человека – божественная природа. Но изменять ее означает возводить Вавилонскую башню, а все эти современные тренинги личностного развития есть попытка перехитрить Создателя: они только лечат болезни, порожденные отклонением от божественного завета – жить, мучаясь, ибо пребывание на Земле, земная жизнь дана нам в наказание за первородный грех. Тогда понятно, почему для христиан физическая смерть есть духовное рождение и почему Каин им противен, а Авель – возлюбленный брат, идеал аграрного золотого века.
Такой выбор называется выбором из двух зол. И как разрешить эту дилемму СОВЕРШЕННО НЕЯСНО. Также как СОВЕРШЕННО ЯСНО, что не 10 заповедей управляют социальной жизнью.
Явятся ли миру пассионариии, которые разрешили бы новой благой вестью хоть как-нибудь эти мучительные вопросы?
Безусловно явятся и предложат свою новаторскую метафизику и моральные предписания. Беда только в том, что спустя столетия их жар остынет, их предписания станут никому не нужными реликтами. Появление таких новых культур, которые начнут беспощадную войну со старым миром (и американским и путинским) ожидаемо. И 11 сентября с разрушением символов западной цивилизации есть предвестие новых «трихиноносителей», или пассионариев, которые гордо произнесут: «Да скифы мы, да азиаты, С раскосыми и жадными очами», – и направят горящие самолеты на мирные города дряхлых культур.
Создание культуры требует убежденности ее создателей. Музейное благолепие и политическая корректность уместны в парламенте и музее, но творцы культуры (и художественных ценностей, и научных парадигм, и технологических открытий) обычны крушат стены стереотипов и норм, ломают привычный образ жизни.
И тут я вижу главный тупик культуры. В век оружия массового уничтожения, в век массовой культуры и всеобщего образования как систем быстрого распространения трихинов, культурное новаторство становится страшной силой, и может привести к самоубийству человечества.
И тогда какие-нибудь инопланетяне скажут: «Бог дал землянам культуру, чтобы они совершили апокалипсис»… Или: «Природа дала им культуру, чтобы спасти себя от губительного воздействия широкомасштабной деятельности вида Homo».
Культурный процесс завершится либо всемирной бойней, либо постчеловеком. А что есть постчеловек: это когда«человеческие, слишком человеческие» инстинкты и рефлексы подавляются посредством гипноза, нейрофармакологии и генной инженерией. Подавляется, в том числе, и способность к культурному созиданию. И как говорили герои рассказа Курта Воннегута «Гаррисон Бержерон» - это есть благо.
В любом случае, человек есть отработанный материал эволюции или божественного Провидения. Поэтому я и говорил, что утопии только кажутся несбыточными.
Или, «смирись гордый человек»…
[1] Ф.М. Достоевский. ПСС. Т. 6. Ленинград, 1973. сс. 419-420
[2] Даниил Андреев. «Роза мира» М. «Прометей» 1991. с. 47
[3] Эрих Хоффер. «Истинноверующий». М. 2004. с.15
[4]
[5] Николай Бердяев. «Русская идея». М. ЭКСМО. 2005 с. 206
