Шизоанализ — это философско-политическая и психоаналитическая альтернатива классическому фрейдизму и марксизму, разработанная Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари в двухтомнике «Капитализм и шизофрения». Их подход вырос на волне радикальных интеллектуальных и социальных движений конца 1960-х, в их пике — студенческих восстаний и леворадикальных утопий. Шизоанализ стремится переосмыслить не только природу психики, но и всю систему общественных, экономических и культурных механизмов, которые формируют субъекта.
Вместо привычного представления о бессознательном как символическом театре, населенном архетипами, мечтами и комплексами, Делёз и Гваттари предлагают более дерзкое и материальное видение. Бессознательное, по их мысли, — это не сцена, где разыгрываются сюжеты, а фабрика, завод, где производятся желания. Оно не толкует, а работает, не репрезентирует, а соединяет, трансформирует, распадается и собирается вновь. Желание — не знак нехватки и не симптом запрета. Это позитивная сила, которая не нуждается в оправдании и не зависит от потребности. Желание не хочет объект — оно производит реальность.
Именно здесь лежит главный разрыв с Фрейдом. Классический психоанализ строит свои объяснения на «Эдиповом комплексе», якобы универсальной сцене запрета и желания, в центре которой — семья. Делёз и Гваттари видят в этом акт подавления и «эдипизации» бессознательного, превращение диких, рассеянных потоков желания в замкнутый круг вины, влечений и отцовской фигуры. Эдип, по их словам, стал новым деспотом. Он навязывает всем одну и ту же сцену, один и тот же миф, одну и ту же норму. Но человек, как они утверждают, не ограничивается пределами семьи — его желания выходят далеко за её рамки, пересекают социальное, экономическое, политическое. И в этом смысле психоанализ, упрямо замыкающийся на Эдипе, становится орудием репрессии, дисциплины и нормализации.
Шизоанализ, напротив, провозглашает раскол как условие движения. В этом — суть его названия: schizo — не диагноз, а стратегия. Расщепление, отказ от тотальности, от единого центра, от «нормы» — путь к новой форме субъективности. Желание не должно быть приручено. Его нельзя понимать как вторичное по отношению к потребности. Оно первично. И оно работает, соединяя тело, знаки, машины, пространства — в непрерывной сборке и пересборке.
С Марксом у Делёза и Гваттари тоже сложные отношения. Они ценят в нём взгляд на общество как на систему производства, но критикуют его за то, что он сводит всё к труду и потребности, не замечая желания как самостоятельной силы. Желание, по шизоанализу, — это тоже часть базиса. Оно не возникает на уровне идеологии. Оно не надстройка. Оно встроено в саму материальность социума. Именно оно делает возможным и революцию, и её подавление. Капитализм, по их мысли, не подавляет желание — он его кодирует, перенаправляет, заставляет работать на себя. Именно поэтому капитализм столь устойчив: он умеет присваивать даже то, что должно было бы его разрушить.
Шизоанализ подрывает привычные основания. Он отказывается от представления о субъекте как о чём-то целом и автономном. Вместо этого — сеть соединений, множественность, потоки. Тело не понимается как цельная структура, а мыслится как «тело без органов» — потенциальная плоскость, на которой желания могут раскрываться в любом направлении. Субъект здесь не хозяин своего бессознательного, но его эффект, временная конфигурация в непрерывном процессе производства. Желание — не язык, не метафора, не образ. Это работа, текучая энергия, имманентная телу и социуму.
Фрейдизм и марксизм, как утверждают Делёз и Гваттари, делят одну ошибку — они слишком доверяют символу, слишком цепляются за нехватку, слишком любят структуру. Они, каждый по-своему, поддерживают порядок, в котором человек оказывается встроен в репрессивную систему: в виде пациента, в виде наёмного работника, в виде носителя вины. Шизоанализ же хочет разрушить эти сцены. Он не лечит человека — он освобождает желание.
Речь идёт не просто о новой терапии. Это новая модель мышления, новый взгляд на мир, в котором вместо единой истории — мириады разветвлённых линий, вместо субъектов — сборки, вместо центра — край. Шизоанализ учит не репрезентировать мир, а подключаться к нему. И в этом его сила — и его безумие.
Шизоанализ выдвигает по-настоящему радикальную мысль: желание не является вторичным по отношению к потребности, не возникает из нехватки, не обусловлено символическим порядком. Желание — это исходная продуктивная сила, основа самой реальности. Оно производит не иллюзии и фантазмы, а мир, каким он есть. И это производство осуществляется не через метафоры, а через машины — не в техническом, а в философском смысле: в виде соединений, повторяющихся связей, конфигураций импульсов. Именно так возникает «желающее производство» — непрерывный процесс соединения потоков, объектов, тел, который и создает природную и социальную среду.
Согласно Делёзу и Гваттари, желание — это не то, чего нам не хватает. Напротив, нехватка — это то, что само порождается внутри желания, как его побочный продукт. Желание ничего не ищет и ничего не должно. Оно просто работает. Его действие — это пассивные синтезы, процесс соединений и разъединений, где бессознательное действует как фабрика. Никакой метафизической драмы, никакой «глубокой истины», скрытой в символе. Всё происходит на поверхности, всё — в производстве. Здесь бессознательное не говорит, оно собирает и строит, оно не интерпретирует, а компилирует и трансформирует.
В этой системе ключевым становится понятие «машины желания». Машина — это не механизм в привычном смысле, а любая система соединений, способная к продуктивной активности. Машины желания — это связки, сшивки, потоки, их пересечения и конфликты. Они соединяются друг с другом, образуют более сложные системы, создают контуры социальной, психологической и материальной реальности. Такие машины могут быть индивидуальными или коллективными, телесными или языковыми, временными или устойчивыми. Это могут быть и человек, и семья, и государство, и школа, и книга, и митинг. Все они — формы одного и того же процесса: производство желания.
Процесс желания, в свою очередь, никогда не существует изолированно. Он всегда оказывается встроен в более широкие системы, в «социальные машины», которые обеспечивают распределение, трансформацию, подавление или поощрение желаний. Эти социальные машины функционируют в рамках того, что Делёз и Гваттари называют «абстрактной машиной» — своего рода невидимой логикой, задающей общее направление процессов в обществе. Это не некая субстанция или сущность, а сетка связей, программа, которая пронизывает язык, нормы, экономику, тело, повседневность. Она формирует целостную среду, внутри которой разворачиваются различные частные машины — от книги до революции.
Абстрактная машина — это то, что определяет, какие желания будут реализованы, какие формы социальной организации возникнут, какие типы субъективности получат поддержку, а какие — будут подавлены. При этом сама эта машина не выражается в одном тексте или законе. Она распознаётся по совпадению схем, повторяющихся в разных формах: в языке, в политике, в эстетике. Делёз и Гваттари, например, спрашивают, что общего между романом, войной и любовью. Что делает их разными выражениями одной и той же абстрактной логики? Ответ они ищут не в содержании, а в структуре связей, в конфигурации процессов.
Именно здесь шизоанализ подрывает старые оппозиции: между субъектом и объектом, между телом и языком, между индивидом и обществом. Всё это — не противоположности, а узлы в непрерывной цепи желающего производства. Всё, что кажется целым, стабильно оформленным, индивидуализированным — на деле является лишь временной остановкой в этом процессе, зоной накопления, «островом кристаллизации» в бурном потоке. Субъект не предшествует желанию — он его следствие.
Новая картина мира, предлагаемая Делёзом и Гваттари, это не система, в которой есть центр, закон и развитие. Это развернутая, открытая карта, полная множеств, соединений, разрывов, линий ускользания. Шизоанализ не объясняет, он настраивает на восприятие мира как производственного процесса, где всё взаимодействует со всем, где нет ни единой причины, ни конечной цели, ни истинного порядка. Только потоки и машины, только синтезы и диспозиции, только реальность — как бесконечное производство.
Желающие машины в представлении шизоанализа работают не как безупречные механизмы, а как неисправленные и шумящие устройства, полные трещин, утечек и сбоев. Их нормальное состояние — это постоянная поломка, нескончаемая разладка. Эта странная логика — логика неисправности как условия работы — распространяется и на общественные механизмы. Социальная машина, как и машина желания, функционирует тем эффективнее, чем хуже она, казалось бы, справляется со своими задачами. Дисфункция — не поломка, а способ бытия.
В основе этой модели — принцип различения двух уровней: молекулярного и молярного. На молекулярном уровне действуют желания, импульсы, потоки — это микроскопическое поле продуктивных связей. Оно неупорядоченно, текуче, множественно. Молярный же уровень — это мир форм, норм, институтов: государства, семьи, школы, науки, религии. Этот уровень — результат сгущения, укрупнения, стабилизации молекулярных потоков. Он придаёт им видимость порядка, но не потому, что упорядочивает, а потому что останавливает их движение и превращает в схему. Это уплотнённая множественность, застывшая в привычные формы.
Так возникает парадоксальное устройство современной реальности: молекулярное желание работает внутри и сквозь молярные структуры, но одновременно и подавляется ими. Каждая машина желания существует только в теле социальной машины, но та, в свою очередь, живёт за счёт того, что перехватывает, перенаправляет и тормозит потоки желания. Шизофрения здесь — не болезнь, а предельное состояние, в котором молекулярный поток выходит из-под власти молярной формы. Шизофреник — это тот, кто ускользает от интеграции, от формы, кто остаётся в движении, в производстве. Но капитализм, по Делёзу и Гваттари, научился питаться этим ускользанием: он не подавляет желания напрямую, а присваивает их, адаптирует, превращает в моду, рынок, норму. Он сам организован как шизофреническая машина — машина, поедающая собственные сбои и превращающая кризис в ресурс.
Отсюда ещё один важный момент: желание не нуждается в объекте. Оно не устремлено к удовлетворению, а производит само себя. Отсутствие, нехватка, недостаток — всё это не источник желания, а его результат. Желание производит даже собственную нехватку. Поэтому шизоанализ отвергает любую модель желания как поиска недостающего. Не фрейдовский Эдип, не структура родительской фигуры, не символическая матрица объясняют, что мы хотим. Мы хотим потому, что можем производить, соединяться, перетекать, разрушаться и собираться заново.
Чтобы понять, как работает человек, шизоанализ не ищет ключи в архетипах или травмах, а изучает конкретную сборку его желающих машин. Он не интерпретирует, а регулирует, чинит, перенастраивает — как механик. И речь идёт не о восстановлении нормы, а о нахождении способа свободного функционирования. В каждом случае — своя сборка, своя машина, свой маршрут. Желание не универсально — оно всегда сингулярно, всегда избыточно, всегда на грани.
Именно в этом контексте появляется образ «тела без органов» — поверхности, на которой записываются, тормозятся, монтируются и демонтируются соединения желаний. Это не реальное тело и не образ тела, а нечто вроде зоны, на которой конденсируются возможные конфигурации, но ничего не фиксируется навсегда. «Тело без органов» — это та сцена, на которой одновременно происходит и регистрация, и сопротивление. Оно может быть и пространством освобождения, и пространством подавления, в зависимости от того, как к нему подключаются машины желания.
Шизоанализ предлагает видеть в каждом человеке не носителя сознания или субъекта, а место соединения, пересечения, сборки разнородных процессов. И задача не в том, чтобы найти внутри человека истинное Я, а в том, чтобы распознать его как открытую машину: что в нём работает, что ломается, что сопротивляется, что собирается воедино, а что стремится вырваться. В этом смысле человек — не цель и не исходный пункт, а переменный узел в общей карте желаний.
Так возникает новая политическая философия: она не ищет власть в её классических формах — государстве, партии, праве. Она исследует, как желание захватывается, программируется, используется. И, наоборот, как можно произвести желание, которое ускользает, не подчиняется, создаёт что-то новое — пусть даже в виде поломки. Не борьба за власть, а борьба с тем, как желание подчиняется власти — вот что оказывается в центре внимания. Не освобождение человека, а раскрепощение желания.
Молекулярные множества, частичные объекты, линии ускользания — всё это элементы мира, который Делёз и Гваттари называют производством желания. Этот мир, по их мысли, не сводится к стабильным структурам, нормам или законам. Он работает не благодаря порядку, а вопреки ему. На поверхности социальной жизни, где действуют молярные формы — институты, классы, государства, нормы — скрыт другой уровень: хаотичный, текучий, вибрирующий. Это уровень молекулярных импульсов, сингулярностей, которые сами ничего не означают, но производят. Не смыслы, а прорывы. Не объяснения, а потоки. Не коды, а чистое движение.
Для шизоанализа этот хаос не страшен — наоборот, он рассматривается как источник, как точка происхождения реального. Всё, что мы называем обществом, культурой, нормой — это лишь сгущения, «молярные ансамбли», возникшие в результате того, что потоки желания были прерваны, закодированы, территориализованы. Это значит, что им был навязан определённый порядок, лишивший их свободы и продуктивности.
Классическая логика требует выбирать: или-или. Или порядок, или хаос. Шизоанализ идёт другим путём — дизъюнктивного силлогизма. Здесь всё возможно. Все ветви, все развилки, все маршруты. Это не выбор между двумя вариантами, а разветвлённая карта, где ни один путь не отменяет другого. Каждое разделение открывает новые возможности. Энергия желания — неустранима, она только перенаправляется, тормозится, сбивается. Но никогда не исчезает.
Делёз и Гваттари предлагают картину мира, где доминирует не логика единства, а логика множественности. Каждый акт желания — это не движение к цели, не реализация потребности, а производственный процесс, не поддающийся окончательной фиксации. Он может соединяться с другими потоками, пересекаться, рваться, взрываться, расплываться, переходить в другие формы. Отсюда и центральная фигура — шизофреник. Но это не психиатрический диагноз, а философский образ: субъект, не желающий быть интегрированным в общественный код. Шизофреник — это точка бегства, точка отказа, точка, в которой социальное производство сталкивается с пределом. Он не бунтарь в привычном смысле — он просто не встраивается. Он не революционер по намерению — его само существование революционно.
Шизофренический процесс противопоставляется паранойяльному. Паранойя — это желание порядка, контроля, нормализации. Это идеологическая структура, которая хочет остановить движение, закрыть множественность, задать единую форму. Это репрессивная машина, работающая на стабилизацию. Шизофрения, наоборот, — это разомкнутость, инновация, генеративность. Она не признаёт иерархий, отказывается от кодификации, разрушает границы. Это не хаос как угроза, а хаос как ресурс, из которого возникает новое.
Поэтому социальные машины, чтобы выживать, вынуждены интегрировать машины желания. Но, по Делёзу и Гваттари, это всегда акт насилия. Чтобы встроить желания в общественный порядок, их нужно прервать, замедлить, превратить в символ, в образ, в закон. Желание кодируется, помещается в территорию, отсылается к означающему. Так возникают институты, нормы, идентичности. Но поток не прекращается — он ищет лазейки, пробивает стены, создаёт бреши. Он неразрушим, он просто становится другим.
Вот почему общество в понимании шизоанализа — это не просто сцена, на которой действует человек, а поле битвы между молекулярным и молярным, между свободной продуктивностью желания и системной организацией. Социальная реальность — это не устойчивое равновесие, а результат постоянной осцилляции, качания между этими двумя полюсами. Один стремится к нормализации, другой — к бегству. Один — к центру, другой — к краю.
Поэтому задача шизоанализа — не в том, чтобы лечить, а в том, чтобы распознавать. Не объяснять, а открывать. Не восстанавливать порядок, а усиливать движение. Шизоанализ — это не метод исправления, а способ подключения. Он работает как катализатор — он помогает желаниям вырваться из социальных рамок, соединиться с другими потоками, пройти свои траектории.
Если традиционная социальная мысль стремится построить систему, то Делёз и Гваттари показывают карту. Но не карту территории, а карту движения. Не структуру, а процесс. Не единое, а множественное. И в этом множественном, в этом вибрационном поле, где желания текут, соединяются, разбегаются, — и начинается реальность.
В теории шизоанализа Делёза и Гваттари социальный порядок — это не просто сцена, на которой разворачивается драма человеческой жизни. Это машина. Социальная машина. Она пытается не просто упорядочить мир, но буквально вшить в свою ткань всё, что способно ускользнуть: импульсы, желания, случайные ассоциации, молекулярные потоки бессознательного. Её главная задача — остановить движение, зафиксировать, подчинить. Но потоки желания — не вода, которую можно перекрыть плотиной. Они рвутся наружу, ломая структуру изнутри.
Параноик, в этом ключе, — строитель стен, архитектор больших ансамблей. Он верит в числа, схемы, статистику. Он хочет видеть единое, общее, поддающееся учёту. Он организует толпу, выводит формулы, собирает массы. Это не обязательно политик или командир. Это может быть любой, кто верит в универсальный порядок и пытается интегрировать в него то, что по сути не подлежит интеграции. Шизофреник же, напротив, размыкает эти рамки. Его путь — микрофизика: молекулы, волны, вспышки, импульсы, разряды. Он не собирает, а расщепляет. Не строит, а растворяет. Его желания не вписываются в схемы — они двигаются по своим линиям, не признавая общих кодов.
Задача шизоанализа — не в объяснении или интерпретации этих потоков, а в их освобождении. Он не ищет смысла в привычном виде. Он ищет машину, через которую желание работает. Не образ, не символ, не травму — а механизмы. Каждому своя машина желания, свой ритм, свой поток. И задача — не «исправить», не «вылечить», а найти и запустить.
Шизоанализ утверждает, что бессознательное не нуждается в разрешении или толковании — оно самопорождающее. Оно не нуждается в Эдиповом комплексе, в трансцендентных истоках, в морали или в структуре. Его поток — имманентен. Он не требует ни оправдания, ни цели. И потому он свободен. Желание — сирота, анархист и атеист, как пишут Делёз и Гваттари. Оно не признаёт внешних властей. В этом и заключается его революционный потенциал.
Именно в этом смысле шизофреник, в теоретической модели Делёза и Гваттари, оказывается носителем свободы. Не как лозунга или политической программы, а как структурного отказа от нормализации. Его бессознательное не соглашается на правила игры, не вписывается в «псевдоструктуры» социальной машины, начиная с семьи. И в этом отказе — политический смысл. Потому что, как подчёркивают авторы, шизоанализ должен быть частью революционного аппарата: не менять общество через политические программы, а расшатывать самые основания, на которых оно строится.
Важнейшая деталь в этой конструкции — тело без органов. Оно не часть организма. Оно — его предел, его отрицание. Оно не функционирует как машина, но необходимо для работы машин желания. Его задача — тормозить, блокировать, останавливаться. Как пауза в музыке, как пробел между словами, как сбой в механизме — оно создаёт возможность для новой траектории. Это не пустота, а напряжение, напряжённая форма отказа от функции. На клиническом уровне — это перверсия, паранойя, невроз, шизофрения. На уровне общества — земля, деспотия, капитал. Это фон, на котором работает и ломается машина.
Социальные формы, такие как семья или государство, выступают как агенты тела без органов. Они не просто регулируют — они записывают, архивируют, фиксируют. Машина желания начинает «работать» не в свободе, а в условиях, где она уже связана. «Запись» на тело без органов означает навязывание формы, которую потом выдают за естественную. Машина желания превращается в механизм подчинения, если её поток считывается не как чистое движение, а как сигнал, требующий ответа, контроля, интерпретации.
Отсюда и главный тезис: если желания сбоят, если машины работают со скрипом, это не ошибка. Это условие их подлинной работы. Они не могут быть гладкими — их производительность в сбое, в повреждении, в разрыве. Так работает мир, где нет единой логики, где истина не одна, а множество, и где каждый поток ищет свой выход, даже если это выход — в бездну. И даже если общество делает всё, чтобы этого не случилось.
В модели шизоанализа Делёза и Гваттари история социальной жизни и устройства общества читается как история борьбы желания и структуры. Желание в этой картине — не романтическое влечение и не символическая нехватка. Это сила производства, непосредственное энергетическое начало, движущее жизнь. Но оно не свободно: его постоянно ловят, записывают, переплавляют и прерывают — через машины власти, дисциплины, социальных порядков и кодов. Центральный момент здесь — это сцепление «машин желания» и «тела без органов». Их взаимодействие определяется тремя качествами: конфликтом, взаимным влечением и неустойчивым равновесием между ними.
Конфликт — это когда тело без органов, не желающее быть организованным, воспринимает машины желания как вторжение. Машины становятся параноидальными: они не производят, а опасаются, избегают, контролируют. Это момент страха и защиты.
Влечение — противоположное. Тело без органов притягивает машины, втягивает в себя, становится их сценой. Производство желания будто бы находит здесь свою опору, хотя и теряет автономию. В этом случае возникает чудодейственная машина: все возможно, всё соединяется, но в ложном ощущении зависимости от неподвижного тела.
И наконец, между этими двумя полюсами разворачивается серия нестабильных состояний — постоянное колебание субъекта, каждый раз собирающего себя заново. Из этого метастабильного ритма рождается «холостая машина желания», свободная, незафиксированная, не встроенная в порядок. Это и есть субъект шизоанализа — не как устойчивая фигура, а как процесс бесконечного самовозникновения.
На основании этой динамики Делёз и Гваттари выстраивают альтернативную историческую модель. Начало — архаическое общество. Здесь «машина желания» — территориальна: она связана с землёй, с ритуалом, с кодами. Всё — в рамках. Власть вождя не абсолютизирована, поскольку само племя бессознательно предвидит грядущего деспота и старается заранее его обезвредить, удерживая власть в границах.
Следующий этап — имперская машина. Здесь власть уже сосредоточена в фигуре деспота. Социальный порядок — это пирамида: вверху неподвижный центр, посредине — бюрократия, внизу — массы. Жестокость заменяется системным террором. Всё подвергается перекодировке, иными словами, желания не отпускаются, а направляются по новым, более жестким каналам.
Апогей — капитализм. Он не кодирует — он декодирует. Он не вписывает желания в порядок, а разрушает сами порядки. Это не значит, что желания становятся свободными. Капитализм создает иллюзию свободы, но лишь для того, чтобы поставить производство желания в служение рынку. Он не нуждается в святом — ему достаточно потока. Рабочая сила, капитал, желания — всё должно течь. Всё должно быть мобильным, отвязанным, присваиваемым.
Шизофрения в этой системе — не диагноз, а граница, предел. Она оказывается «естественным продуктом» капитализма, его собственным зеркалом. Она — крайняя точка декодирования, где всё перестаёт быть чем-то определённым. Шизофреник становится фигурой разрыва, беспорядка, кризиса, но также — освобождения. Он — образ человека, который не желает больше соответствовать, не хочет быть функциональным. Его производство желания — неуправляемо.
История в этой модели — не движение к прогрессу, а движение к предельной детерриториализации. Территория — это коды, структура, границы. Детерриториализация — их снятие. Первобытное общество всё кодирует. Капитализм всё декодирует. Сначала — земля, ритуал, племя; в конце — приватный индивид, собственник своего тела и своих органов. Всё, что было вписано в коллектив, в обряд, в пространство общего, оказывается оторвано, переведено в режим частного. Индивид не наследует смыслы, он теперь обязан их создавать, покупать, конструировать заново.
Капитализм, по Делёзу и Гваттари, — циничная система. Она не нуждается в оправдании. Она работает потому, что работает. Она разрушила социальные коды, но не освободила желания. Наоборот — подавила их по-новому, еще глубже. Желания стали товаром, телом — рабочая сила, душой — маркетинг. Ожидалось, что освободив поток, капитализм даст место новому номадизму — подвижности, игре, раскрепощению. Но вместо этого пришли страх и усталость. Беспокойство и утрата опор стали нормой.
По Делёзу и Гваттари, выход — не в возвращении к коду, не в ностальгии по прежнему порядку. Выход — в шизоанализе как практике освобождения. Это не просто новая терапия. Это философия желания как свободы, которая не подчиняется структуре. Желание, чтобы быть живым, не должно быть полезным. Оно должно быть своим.
В философском проекте Делёза и Гваттари, известном как шизоанализ, капитализм предстает не как строй с определённой моралью или идеологией, а как безличная, абстрактная система, которая живёт за счёт постоянного разрыва, декодирования и рекомбинации всех возможных потоков — людей, товаров, тел, желаний. Он всё время снимает границы — и тут же создает новые, чтобы зафиксировать и подчинить то, что только что освободилось. Эта двойственность проявляется в их ключевой паре понятий: детерриториализация и ретерриториализация. Капитализм, по их словам, беспрестанно «убегает вперёд», но одновременно — возвращает старое в новом виде. Он декодирует желание, а затем аксиоматизирует его, вписывает в систему. Освобождает — и тут же приручает.
В этом контексте, психоаналитики, религиозные институты, государственные формы, образовательные структуры — всё это механизмы повторного закодирования. Их функция — поддерживать жизнь того, во что уже никто не верит. Их задача — заставить верить даже тех, кто уже не способен верить. Даже язык, которым говорит система — банковский, государственный, корпоративный — с точки зрения Делёза и Гваттари, по своей сути шизофреничен: он фрагментарен, расщеплён, деконструирован. Но — он работает, потому что встроен в жёсткую аксиоматику власти, дисциплины и денег.
На этом фоне фигура «шизо» — не больной, а носитель революционной свободы, — становится центральной. Это деконструированный субъект, не встроенный в социальную норму, отказывающийся от кодифицированных форм поведения. Такой субъект отвергает разум как репрессивную силу, как фильтр и цензора. В этом один из самых радикальных тезисов шизоанализа: желание первично, разум — вторичен. Желание — это не «недостача», не влечение к утраченной полноте, а продуктивная, творческая сила, которая просто есть. Она сама себя производит, не имея ни внешней причины, ни внешней цели. Машина желания работает потому, что работает.
В этой системе индивид может освободиться, только ускользнув — от норм, от идентичностей, от навязанных целей. Ускользание здесь — не бегство от реальности, а политический акт, способ революции. Парадоксально, но именно шизофрения, в понимании Делёза и Гваттари, становится формой сопротивления: не в клиническом смысле, а как образ жизни и мышления, не поддающийся интеграции. В этом смысле искусство и наука, ориентированные на процесс, на исследование, на многозначность — ближе к шизоаналитическому потенциалу, чем любые политические программы.
Капитализм может интегрировать интересы, но не желания. Желание — это то, что его разрушает. Делёз и Гваттари говорят об этом в терминах разрыва с культурой рациональности как тупиковой, исчерпанной, ведущей к неврозу. Освободиться можно, только освободив желания, высвободив бессознательное от структур, которые его опутали.
В этом проекте нет универсального субъекта, нет целого, которое подчиняет части. Есть поперечные связи, отклоняющаяся коммуникация, сеть разрозненных элементов, которые не сливаются в гармонию. Политика здесь — не борьба за власть, а разрушение самой возможности власти в прежнем виде. Шизоанализ — это не система идей, это практика разрушения систем. Его задача — высвобождение желаний, отказ от любых определённостей, отказ от нормальности.
Эта радикальная критика оказалась чрезвычайно влиятельной. Термины, метафоры, формы Делёза и Гваттари вышли за пределы академической философии. «Шизофренический язык», «машины желания», «парциальные объекты» стали символами другой логики — нелинейной, ассоциативной, сопротивляющейся контролю. Их манифест «Анти-Эдип» стал ключевым текстом не только для постструктурализма, но и для новой волны культурной и политической критики. Здесь речь идёт не об идеологии, а о способе существования — свободного, фрагментарного, движущегося в сторону, по касательной.
