Приступая к доступному и систематическому изложению идей интеллектуального движения мысли, известного как «постмодернизм», хорошо бы чётко и ясно обдумать фундаментальные понятия. Различить, например, постмодернизм и постмодерн, традицию и модерн, классику, не-классику и постклассику.
В гуманитарном знании и в искусстве принято делить документально зафиксированную историю человечества и искусства на две эры: Традицию и Модерн («современность»). Давайте попробуем проанализировать это различие.
Прежде всего стоит уточнить: традиция и модерн — исторические периоды в зеркале нашего мышления, оценка из положения «постфактум, смотрю назад». Это режим самооценки и самооправдания через различение себя с другими. В данном случае Модерн провозгласил отказ от Традиции, тем самым нанеся её на нашу ментальную карту мира. Их противопоставление возникло в тот момент, когда появилась потребность описать, оценить, заклеймить или реабилитировать то, что не-Модерн.
У романтиков появляется ностальгический взгляд на прошлое, из которого впоследствии вырастает противопоставление Традиции и Модерна. Из оборота романтиков и учёных оппозиция Традиция/Модерн проникла в массовое сознание и стала мощным средством идеологической мобилизации масс на почве психологического неприятия перемен и ностальгии по временам, когда «и хлеб был вкуснее, и люди лучше». Идея возврата к «традиционному порядку», возникшая как культурная реакция на ускорение перемен, нашла экстремальное выражение в фашистской идеологии.
Причём речь здесь не о банальной тоске по утраченным иллюзиям и ушедшей молодости. Человек пока ещё не приучился любить перемены и особенно темп перемен. Всё-таки генетически и бессознательно мы ещё настроены на жизнь без перемен или в неспешном ритме новизны, как жили тысячелетиями, когда быт, вещи и слова не менялись поколениями. Архетип «золотого и железного» веков организует нашу память с самого начала начал.
Прошлое — всегда золотой век, актуальность — всегда гремит железом. И только пассионарный толчок рождает людей, которые предпочитают железо, круша памятное и привычное, как это образно описывает Гумилёв в своей оспариваемой теории.
Понятие «традиции» не формируется внутри самой традиции. Традицию не осознают как «традицию», пока она — среда, а не объект. Она — как воздух: не ощутима, пока не исчезает. Говоря о традиции, мы всегда делаем это из будущего по отношению к ней. Мы называем «традицией» то, что уже перестало быть само собой разумеющимся. Мы придаём форму тому, что раньше воспринималось не как концепция, а как судьба. Если упростить до утрированной формулы:
- традиция — это мир, где новизна подозрительна;
- модерн — это мир, где подозрительна неизменность.
Традиция глазами врагов и друзей
Попробуем суммировать оценки Традиции и Модерна, данные ей почитателями и отрицателями во времена безусловного Модерна.
В традиционном обществе время мыслится циклично или замкнуто: повторение обрядов, праздников, трудов, даже историй. Все перемены — не новые, а «возвращённые»: что-то забытое, восстановленное, очищенное. Будущее не противопоставлено прошлому — оно вписано в круг. Именно поэтому крестьянин XVII века мог жить в быту и мировоззрении, почти не отличающемся от своих предков за тысячу лет до него.
Именно здесь лежит суть традиционного порядка: медленность, укоренённость, малоподвижность. Общество — не вектор развития, а ткань преемственности. Изменения — почти всегда внешние (вызванные катастрофами, вторжениями, голодом), но не внутренние. Поэтому даже когда внешний облик менялся — костюмы, дома, даже техника — мировоззренческое ядро оставалось тем же.
Модерн, напротив, делает ставку на прерывность. Он утверждает, что прогресс возможен и желателен, что новое — лучше старого, что знание должно основываться не на авторитете, а на сомнении. Это не просто исторический сдвиг, а антропологическая мутация: человек перестаёт быть «наследником» и становится «проектом». Проектом сверхчеловека или человека-бога, нового человека арийской расы или коммунистического общества, проектов фантастов и философов. Модерн предполагает, что человек в силах сам себя творить через рефлексию и действие, а не получает готовую идентичность от «господ».
Современность — это век ускорения: времени, коммуникации, изменений. Здесь всё стремительно: мода, техника, идеи, ценности. Модерн — это когда поколение не узнаёт себя в своих детях.
Принципиально переход от традиции к модерну связан с:
- научной революцией (разрыв с архаикой, рост научного знания в противовес схоластике, занятой комментированием текстов, эксперимент как критерий истины);
- индустриализацией (новое понимание труда, времени, пространства, человек как частица длинной цепочки разделения труда, отчуждённый от труда и смысла производства);
- медийной революцией (от рукописей к печати, от печати к экрану);
- становлением массового общества (государство, гражданство, школа, армия, рынок);
- демократизацией (равенство как нормативная идея, а не исключение, ибо только гражданин, воодушевлённый патриотизмом, может быть мобилизован на подвиг; обязанности требуют прав);
- урбанизацией (разрыв с деревенским укладом, новые формы анонимности и мобильности).
Традиция, конечно, не музей старинных обычаев и не собрание ритуалов. Это способ существования в мире, где смысл не ищут — его унаследуют. В традиционном обществе истина не обсуждается: она воплощена в обрядах, иерархиях, песнях и законах рода. Не нужно доказывать, кто ты и откуда ты. Ты — часть, ты вписан в общину, в мир. Традиция живёт в режиме повтора, а не прогресса. Время — не линия, а круг. Предки — не ушедшие, а присутствующие. Изменения — не цель, а отклонение. Мир воспринимается как уже устроенный, и задача человека — жить в нём правильно, а не преобразовывать его.
Модерн же появляется не как продолжение, а как вызов. Он ломает идею неизменности, отказывается от авторитета прошлого, провозглашает право сомневаться, мыслить самостоятельно, выбирать и ошибаться. Это — эпоха разрыва. Вместо замкнутого круга — вектор прогресса. Вместо наследия — эксперимент. Вместо коллектива — автономия личности. Модерн утверждает: человек — не звено цепи, а проект. Его задача — стать собой, а не быть кем-то по рождению.
Именно здесь появляется фигура гражданина, а не подданного. Вместо сакральной власти — власть рационального контракта, публичности, закона. Социальная структура перестаёт быть заданной: ты не обязан повторять путь отца. Ты можешь стать кем угодно. Или никем. Ценностная переориентация: горизонт движения против вертикали корней.
Различие между традицией и модерном — не только спор о прошлом и будущем, но и разные способы быть человеком.
- Традиция — это укоренённость, стабильность, повторяемость. Там — коллективная истина и уважение к предкам. Там — «так было всегда».
- Модерн — это движение, рефлексия, обновление. Здесь — индивидуальное мнение и культ молодости. Здесь — «а почему бы не иначе?»
В традиционном обществе власть часто освящена религией. Король — наместник небес. Старейшина — воплощение мудрости рода. Сакральное и социальное слиты. Нарушить порядок — значит нарушить не только закон, но и космос.
Модерн, напротив, строит политику на договоре, а не на предании. Гражданин — не просто подчинённый, а участник. Государство — не сакральный организм, а структура, которую можно переучредить. Бюрократия, демократия, выборы, права человека — всё это вырастает на модернистской почве, где общество не даётся, а конструируется. Переход от сакральной власти к рациональной осуществляется также через секуляризацию — отделение политики от религии как источника легитимности.
Искусство традиционного общества — это продолжение ритуала. Не новизна важна, а соответствие: икона должна быть узнаваема, песня — спета «как у бабушки». Автор — не герой, а медиум традиции.
Модерн переворачивает эту логику. Художник становится тем, кто создаёт новое. Появляется идея оригинальности, индивидуального стиля, художественного прорыва. Авангард, модернизм, постмодерн — это уже не просто направления, а форма антропологии, в которой художник становится философом.
Традиционное мышление ориентировано на золотой век в прошлом. Все изменения — только искажение исходного совершенства. Мир когда-то был целым, а теперь — рассыпался.
Модерн говорит обратное: мир несовершенен по определению, и в этом — его шанс. Прогресс — не иллюзия, а программа. Ошибки — не провал, а шаг вперёд. Время становится линейным, и революция — не катастрофа, а механизм обновления. Линейность времени, введённая в рамках модерна, позволяет видеть прошлое как урок, настоящее — как момент действия, а будущее — как проект.
Жесты модернизма
Модерн утверждался не без жертв. Его торжество нередко шло через разрушение традиционных структур: секуляризация, колониализм, урбанизация. Он освобождал — но оставлял за собой пустоту. Традиционные общины рассыпались, мифологический мир уходил, но взамен шли отчуждение, одиночество, потребительская растерянность.
В ответ традиция начала радикализоваться: религиозный фундаментализм, культурный консерватизм, поиски «особого пути». Возникла обратная ностальгия — не по конкретному прошлому, а по миру, где всё было на своих местах.
Модерн даёт свободу — но она требует усилий. Традиция даёт смысл — но он требует подчинения.
Итак, мы не можем говорить о традиции без искажения, потому что мы знаем, что такое «традиция», в то время как человек традиционной эпохи — не знал. Это создаёт парадокс: чем больше мы изучаем традицию, тем меньше она похожа на то, как она жила сама в себе. Мы вынуждены реконструировать её по остаткам, по обрядам, по мифам, по косвенным свидетельствам — как археологи смысла.
Оценка традиции всегда двусмысленна. В XVIII–XIX веках, в эпоху Просвещения, модерн ощущал себя как свет, пришедший в мир. Традиция казалась мраком, суеверием, застоем. Позже, после катастроф XX века — войн, тоталитаризма, распада общин — оценка сместилась: традиция стала восприниматься как утраченная цельность, как мир, где всё имело место, как экологическая и антропологическая устойчивость.
С одной стороны — Ницше, говорящий о необходимости «пересмотра всех ценностей». С другой — романтики, восхваляющие «естественную» деревню, «настоящую» музыку, «подлинные» верования. Парадокс в том, что и отрицание, и идеализация традиции — это модернистские жесты.
Возможно, ключевой водораздел между этими мирами — появление исторического самосознания. Традиция живёт без необходимости осмыслять себя. Она не задаётся вопросом: «А почему мы живём так, а не иначе?» — потому что «иначе» даже не представляется возможным.
Модерн — это то, что рефлексирует о своём бытии, то есть оценивает себя «как бы» со стороны. Он строит музеи, архивы, университеты, он пишет историю, чтобы понять, что было до него. Традиции не нужны объяснения — она встроена в плоть. Модерн — всегда объяснение себя себе.
Если искать условную границу, от которой можно вести отсчёт модерна, то это:
• XVI–XVII века: становление научной рациональности (Галилей, Декарт, Бэкон),
• XVIII век: Просвещение как проект универсального разума и прогресса,
• XIX век: индустриальная революция, образование массовых обществ,
• начало XX века: окончательный разрыв с традиционным укладом на уровне медиасреды, массовой культуры, урбанизма.
Именно здесь рождается фигура массового человека, живущего в мире быстрых трансформаций, гиперинформации и деперсонализированных структур. Это уже не просто «после традиции», это мир другого типа.
Несмотря на ускорения и сдвиги, традиция не растворилась. Она продолжает жить — иногда как память, иногда как сопротивление, иногда как поиск устойчивости. Она возвращается в религиозных движениях, в локальных сообществах, в ремесленных практиках, в образе жизни, который хочет быть не быстрым, а настоящим.
Но теперь она — не автоматическая среда, а вопрос, проект, вызов. И мы осмысливаем её не изнутри, а из культурной рефлексии. Мы — потомки мира, который уже знает, что живёт после традиции, и потому способны к жесту: выбрать быть с ней снова — уже не посредством, а через осознанность.
И в этом, возможно, сегодня и заключается задача: не воссоздать традицию, не вернуться, но — понять, осмыслить и выстроить отношение. Чтобы современность не стала обрывом, а стала диалогом с тем, что когда-то было настолько своим, что даже не нуждалось в имени.
До того как человек стал современным, он не конструировал и строил действительность, а унаследовал её. Он не ставил под сомнение смысл, а жил внутри него. Это способ быть, в котором вопросы, определяющие модерн — «а почему именно так?», «а могу ли я иначе?» — ещё не были заданы.
Традиция — определённость без выбора. Это мир, в котором не надо придумывать — надо продолжать. Где смысл не добывается, а получается, как фамилия или цвет глаз. Где истина не обсуждается, а передаётся. Как хлеб, как огонь.
До эпохи модерна человек мыслил себя наследником, не изобретателем. Его место в мире определялось не поиском идентичности, а исполнением роли: сын, мать, мастер, пастух, священник. И в этом — покой: не нужно выбирать, достаточно соответствовать. Традиция не предполагает внутреннего конфликта — она знает, кто ты есть, раньше, чем ты сам начинаешь об этом думать.
Эта структура держится на повторении. То, что повторяется, — не устаревает. Повторение не обесценивает, а освящает. Праздник каждый год тот же, и потому он значим. Обряд — всегда один, и потому он действует. Слово «традиция» (от лат. traditio — «передача») указывает: смысл не рождается заново, он переходит, как факел. Передать — значит сохранить. Не изменить, а удержать.
В традиционном обществе язык — сакрален, знание — закрыто, социальная структура — фиксирована. Идея «нового» воспринимается не как прогресс, а как угроза. Новое может быть только обновлением старого, а не заменой. И потому любое изменение требует ритуального оправдания. В этом мире перемена — почти всегда катастрофа.
Но при всей жёсткости, традиция — это не тюрьма. Это — укрытие. Там, где нет ясности, где нет доступа к знанию, где угроза исходит не столько от человека, сколько от природы и времени, традиция даёт чувство устойчивости. Она говорит: ты не один. До тебя были. После тебя будут. Делай как делали — и всё будет на своём месте.
Мир традиции не знает субъективного. Я — не автономный центр. Я — часть тела: семьи, рода, клана, церкви, цеха. Ты не выражаешь себя — ты соответствуешь. И в этом — другая форма свободы: не свобода выбора, а свобода не выбирать. Жить так, как надо. Без страха ошибиться.
Но в какой-то момент традиция перестаёт быть естественной. Она становится вопросом. Модерн не начинается с бунта — он начинается с сомнения. С первой фразы: «А почему так?» Когда слово перестаёт быть откровением, а становится объектом анализа. Когда человек впервые говорит: «Я хочу иначе». С этого момента начинается история как драма, как конфликт, как выбор.
Традиция не исчезает — она отступает. Из источника бытия она становится одним из вариантов. Появляется возможность нарушить, переписать, отказаться. И вместе с этим — вина, разрыв, неуверенность. Там, где была передача, теперь — проект. Там, где была общность, теперь — идентичность. Там, где был порядок — теперь возможность построить порядок. Или не построить.
Современность не может по-настоящему вернуть традицию — хотя постоянно пытается. Мы можем носить народные рубахи, читать старые молитвы, праздновать «как при бабушке», но это уже не естественная форма жизни, а жест выбора. Мы не живём в традиции — мы цитируем её. Мы не продолжаем — мы реконструируем.
Традиция сегодня живёт в кавычках. Мы используем её язык, но уже с оговоркой. Мы стремимся к укладу, но уже в состоянии культурной иронии. Даже когда мы говорим «как в старину», мы знаем, что старина уже ушла — и потому говорим это с настойчивостью тех, кто очень хочет верить.
И всё же традиция продолжает существовать — не как набор форм, а как человеческая потребность. Потребность в укоренённости. В устойчивости. В том, что «так было до меня». И, быть может, будет после.
В эпоху, где каждый должен изобрести себя сам, традиция даёт не ответ, а отдых от ответа. Место, где можно быть не первым, а звеном. Не началом, а продолжением. Не героем, а участником большого рассказа.
И, быть может, в этом — её будущее. Не как прошлого, которое нужно вернуть. А как пространства, в котором можно — ненадолго — перестать быть центром мира. И почувствовать, что мир может держаться и без нас.
Противопоставление Традиции и Модерна — не просто конфликт. Это структура современности. Один из фундаментальных парадоксов нашего времени заключается в том, что модерн не может полностью избавиться от традиции — как от тени, как от фундамента, как от источника устойчивости.
А традиция, в свою очередь, не может оставаться неизменной: она адаптируется, трансформируется, начинает говорить языком современности. Япония эпохи Мэйдзи, исламский модернизм, латинские общины в Америке — всё это примеры переплетения традиционного и модерного.
Даже постмодерн — казалось бы, ироничное завершение модерна — не отрицает традицию, а перерабатывает её в символы, в локальные практики, в язык идентичности.
Сложные отношения между Традицией и Модерном нельзя свести к победе одной из сторон. Это не законченная глава истории, а живая ткань современности. Их взаимодействие формирует культуру, политику и повседневность современного человека. Возможно, задача XXI века — не в утверждении господства одного начала, а в нахождении баланса. Только сочетание инноваций с уважением к прошлому, индивидуальной свободы с коллективной ответственностью может стать ответом на вызовы современного мира.
Пояснения и примечания:
Постмодернизм и постмодерн — постмодерн (postmodernity) обозначает историческую эпоху, следующую за модерном, тогда как постмодернизм — это совокупность культурных, философских и эстетических стратегий, критикующих модерн и разрушающих его универсальные основания.
Традиция и Модерн — два противоположных культурных и исторических режима: традиция ориентирована на стабильность, преемственность, сакральный порядок, тогда как модерн — на прогресс, сомнение, индивидуальность и новизну.
Романтизм — культурное и философское движение конца XVIII — начала XIX века, характеризующееся ностальгией по прошлому, интересом к фольклору, мифологии и идеализацией природы и «естественного» уклада.
Архетип "золотого и железного веков" — античный миф (особенно у Гесиода), где золотой век — идеализированное прошлое, железный — настоящее, полное страданий. Этот образ широко используется для обозначения культурной ностальгии.
Лев Гумилёв и пассионарная теория — советский историк и этнолог, автор теории этногенеза, согласно которой новые цивилизации возникают благодаря "пассионарному толчку" — всплеску творческой активности группы людей.
Модерн как антропологическая мутация — идея, что модерн меняет не только общество, но и сам тип субъективности: человек перестаёт быть просто наследником традиции и становится "проектом" — активным строителем собственной идентичности.
Секуляризация — процесс вытеснения религиозного сознания из общественной и политической жизни. В модерне это ключевой шаг в направлении рационального, нерелигиозного мышления.
Икона и традиционное искусство — иконография предполагает строгое соответствие канонам; ценится не оригинальность, а точность воспроизведения сакрального образа.
Просвещение — интеллектуальное движение XVIII века, провозглашавшее силу разума, прогресс, свободу и научное знание как основы человеческого развития (Кант, Вольтер, Руссо и др.).
Авангард и модернизм в искусстве — направления, появившиеся в XIX–XX веках, которые стремились разорвать с традицией, создать новые формы выражения, пересмотреть роль художника и искусства.
Идея «нового человека» — модернистская концепция, согласно которой человек может и должен преобразовывать себя и общество (см. идеалы революций, утопий, проектов прогресса).
Фигура гражданина vs подданного — в модерне гражданин — активный субъект, носитель прав и обязанностей, а не просто объект власти. Это связано с идеями политической демократии и прав человека.
Медийная революция — переход от рукописной культуры к печатной, а затем — к экранной, массовой. Каждая стадия меняет способы восприятия, коммуникации и мышления.
Фундаментализм и консерватизм — реакционные движения, стремящиеся вернуться к «утраченным» формам традиционного порядка, часто как ответ на кризисы модерна.
Цитирование традиции — в посттрадиционной эпохе традиционные формы больше не воспринимаются как естественные; они реконструируются осознанно, с культурной дистанцией, и часто — с долей иронии.
Традиция как "укрытие" — метафора, подчёркивающая роль традиции как источника психологической и социальной стабильности, особенно в условиях неопределённости.
Идентичность и выбор — ключевое различие между традиционным и модернистским обществом: в первом человек наследует идентичность, во втором — конструирует её сам.
Историческое самосознание — способность видеть своё время как часть исторического процесса; появляется с модерном и связано с развитием науки, архивов, музеев и историографии.
Эпоха Мэйдзи (Япония) — период радикальных реформ (1868–1912), когда Япония быстро модернизировалась, заимствуя западные институты, но стараясь сохранить культурную идентичность.
Постмодерн как переработка традиции — постмодернизм не разрушает традицию полностью, а иронически цитирует и реинтерпретирует её, создавая новую культурную игру.
