Работа Жиля Делёза «По каким критериям узнают структурализм?» (1973) написана французским философом в контексте развития структуралистской мысли в 1960-х годах. Делёз анализирует структурализм как междисциплинарное направление, охватывающее лингвистику, антропологию, психоанализ, философию и литературу, и формулирует критерии, позволяющие идентифицировать структуралистский подход.
Структурализм для Делёза — это не просто научное течение, не учебник со списком правил. Это своего рода особое зрение, навык видеть в самых разных явлениях — от языка до вещей — сеть знаков и различий, столь же неуловимую, как рябь на воде при тихом ветре. Даже вещи, по его выражению, ведут свой немой диалог, строят связи и различия, сплетают невидимую ткань мира. Мир приобретает структуру благодаря различиям, но этооказывается невероятно трудным занятием, одним из самых важных для человека как биологического вида обладающего особым мозгом.
Первый критерий
Различия фикисруются в языке, в словах, обозначающих отдельное, различное. Именно поэтому первым признаком структурализма становится внимание к языковым структурам. Но не к самому языку как набору слов, а к языку как модели мира, универсальному коду, через который можно расшифровывать бессознательное, социальные институты и даже самые материальные реалии. Язык, как и печатные платы в компьютере, оказывается шаблоном для всего: через игру различий, повторений и отношений он приоткрывает устройство любой сложной системы.
Структурализм, по Делёзу, начинается с радикального жеста: с открытия третьего пространства бытия — пространства символического. До него мысль шла, как по старой дороге между двумя крайностями: реальное, твёрдое, осязаемое с одной стороны, и воображаемое, зыбкое, отражённое — с другой. Одни философы стремились построить мост между ними, другие устраивали на этой границе целые театры теней. Но структуралисты, словно древние картографы, которые впервые отважились представить себе Новый Свет, открывают новую территорию — ту, что не принадлежит ни реальному, ни воображаемому.
Что это за странная земля? Делёз отвечает: именно здесь живёт язык. Но не язык в привычном смысле — не речь как поток звуков, не зеркало понятий. Здесь язык — это сцена различий и отношений. Он подобен шахматной доске, где фигуры важны не сами по себе, а в своих возможных ходах, в логике взаимных связей. Речь идёт о пространстве, где реальности и образы теряют свою самодостаточность, подчиняясь единственному закону — закону различия.
Чтобы ухватить эту мысль, Делёз приводит лакановский пример трёх "отцов". Реальный отец — это тот, кого можно потрогать за плечо, увидеть его лицо. Воображаемый отец — это тень, мечта или кошмар в сознании ребёнка. Но важнейший отец — символический, тот, кто есть Имя, закон, запрет, разрешение; тот, кто встроен в бессознательное не как человек, а как позиция в структуре. Именно этот символический отец направляет желание, формирует субъекта — не потому, что он существует в плоти или в грёзах, а потому что он есть место в сети различий.
Разбирая природу этих трёх порядков, Делёз замечает любопытную закономерность: реальное стремится к единству, слитности — оно не знает различий, только полноту бытия. Воображаемое, напротив, плодит двойников, зеркала, бесконечные игры отражений. А символическое вносит третье измерение — порядок, серию, различие как основу. Там, где реальное вязнет в массе, а воображаемое теряется в отражениях, символическое строит лестницы и дорожки, расставляет ориентиры, превращает хаос в структуру.
Структура, в этом понимании, — вовсе не внешняя форма и не субстанция, а тонкая сеть, где каждая нить существует только благодаря пересечениям с другими. Минимальные элементы сами по себе лишены фиксированного смысла, как пустые координаты. Их сила — в отношениях, как музыкальные ноты, обретая значение лишь в мелодии. И потому символическое не подражает миру и не фантазирует о нём: оно создаёт особое пространство, где мир может быть заново выстроен через правила и связи.
И здесь Делёз вспоминает Альтюссера. Тот увидел, что символическое — это не зеркало для отражения реальности, а машина для производства знания. Теоретический объект, как и река на карте, не "есть" река сама по себе — он выстроен по правилам системы различий, где каждый элемент указывает на другой, а не на "вещь в себе".
Именно поэтому первый критерий структурализма так важен. Признание символического порядка как самостоятельной реальности — это не просто новая глава в философии. Это смена всей оптики мышления: от поиска отражений — к построению структур, от объяснений — к конструированию пространства различий. Так начинается путешествие в мир, где реальное и воображаемое больше не царствуют в одиночку, а расступаются перед тайной, тихой и упрямой работой символического поля. И разве не в этом заключается сама магия структурализма — видеть, как невидимые законы различия ткут ткань мира?
Второй критерий
Вторым стержнем Делёз называет работу с различием. Структуралист не охотится за первоосновами, ему неинтересны метафизические "сущности", спрятанные где-то за миром явлений. Всё внимание направлено на то, как элементы различаются друг от друга, как они взаимодействуют в сети связей. Мир для структуралиста — не мраморная статуя вечных истин, а скорей танец теней, где важен не каждый силуэт сам по себе, а паутина переплетений между ними.
Второй критерий структурализма у Делёза звучит как приговор старому мышлению: значение рождается не из сущности, не из соприкосновения с реальностью и не из полёта фантазии. Оно возникает там, где элемент занимает место в структуре, как фигура на шахматной доске или актёр на сцене. Положение первично, а содержание — лишь его следствие.
Это топологическое пространство, о котором говорит Делёз, напоминает карту без ландшафта: не важно, кто именно стоит на вершине холма, важно, что вершина существует как узел отношений, как точка, определяемая всей системой координат. Реальный человек, его образы и переживания становятся вторичными перед этим невидимым каркасом, который делает возможными труд, смерть, желание. У Фуко работа, смертность и влечение — это не факты опыта, а позиции в сети различий, на которые человек приходит не по воле случая, а в силу самой конфигурации структуры.
Структуралист, таким образом, не занимается измерением вещей, не высчитывает их плотность или частоту. Его задача — читать карту различий, улавливать, где пересекаются линии напряжений, где сцепляются узлы. Подобно географу, который рисует карту не по тропинкам, а по течениям ветра и подземным рекам, структуралист работает с невидимыми маршрутами, определяющими жизнь видимого мира.
Из этой логики вытекают парадоксальные последствия. Во-первых, смысл в структуре перепроизводится. Элементы по отдельности пусты, как ноты без мелодии, но их комбинации, их связи взрываются потоками значений. В отличие от философии абсурда, которая видит мир как безмолвную пустыню, структурализм показывает мир как сверкающую игру смыслов, где переизбыток заменяет нехватку.
Во-вторых, эта система похожа не на храм истины, а на игровое поле. Места распределяются, роли назначаются, как в театре или в карточной игре. Не существует тайного замысла — только правила игры. Мыслить здесь — значит бросать кости в бесконечной партии различий, где выпадение одной комбинации меняет судьбу всех элементов.
И в-третьих, признание приоритета места над сущностью сбивает человека с пьедестала. Смерть Бога, о которой говорили Ницше и его последователи, у структуралистов неизбежно влечёт за собой смерть Человека как центра вселенной. Человек оказывается не вершиной, а фигурой на поле, не господином структуры, а одной из её масок. Так рождается новый материализм — не культ материи как субстанции, а признание связей, положений, переплетений как первичной реальности.
В этом свете структурализм становится чем-то большим, чем научная школа: это переворот взгляда. Мир предстает не сценой борьбы сущностей, а театром мест и ролей, которые непрестанно перераспределяются. Стать чем-то — значит попасть на определённую позицию в этой сети. И разве не напоминает это сложный танец теней на стенах пещеры, где неважно, кто держит факел — важны только фигуры, возникающие на переплетении света и камня? Именно здесь структурализм Делёза обретает свою самую острую, почти трагическую мощь: всё, что мы есть, определено тем местом, которое мы заняли — или которое заняло нас.
Третий критерий
На этом фоне возникает третье измерение: сингулярности. Эти особые точки внутри структуры — словно завихрения в реке, где вода вдруг закручивается в водоворот. Здесь различия становятся особенно ощутимыми, напряжение между элементами возрастает, открывая возможность для новых траекторий. Структура оказывается не механическим набором деталей, а живой картой силовых линий, где нет единого центра, но есть узлы, где судьбы элементов пересекаются и изменяются.
Третий критерий структурализма, по Делёзу, словно вскрывает скрытую математику мира — не через числа и формулы, а через тончайшую ткань различий. Структура, оказывается, вовсе не собрана из твердых сущностей, как средневековая витражная роза из цветных стекол. Она живёт только там, где существует различие, где каждое место определено своим отличием от другого. Всё строится не на похожести, не на идентичности, а на напряжённой игре дистанций.
Этот способ видеть мир Делёз связывает с революцией в математике — с дифференциальным исчислением, которое в интерпретации Вейерштрасса и Рассела отказалось от старой идеи бесконечно малых величин. Больше не требуется представлять себе «едва заметные» кусочки — важны только отношения, только то, как одна точка отличается от другой. Структурализм перенимает этот урок: элементы внутри неё значат не благодаря самим себе, а через различие — так же, как ноты обретают музыку лишь в их интервалах, а не в одиночном звучании.
Но различия сами по себе не плавают в пустоте. Они закрепляются в особых точках — в единичностях. Единичности у Делёза — не просто события, а узлы, в которых напряжение различий становится особенно ощутимым. Представьте треугольник: сами по себе его стороны могут быть длинными или короткими, но фигуру задают вершины, фиксирующие отношения между ними. Так же и в языке, мифологии, родственных системах: смысл возникает не из наличия каких-то сущностей, а из того, как различия закреплены в определённых узлах.
Леви-Стросс показал это на примере родства: не отец, сын или сестра как таковые важны, а их различия — брат/сестра, отец/сын, муж/жена. Все значение возникает в плетении этих различий, словно в узоре ткани, где сами нити были бы ничем без переплетений. Миф об Эдипе раскрывает это ещё ярче: каждое событие — убийство отца, брак с матерью — это не просто факт, а единичность, в которой вспыхивает и закрепляется целая сеть родственных различий, нарушений и переплетений.
Работа структуралиста здесь напоминает труд астронома, который не столько смотрит на звезды, сколько вчитывается в их взаимные положения, вычисляя созвездия. Его задача — увидеть символические различия, распознать дифференциальные связи между ними и найти те единичные события, где структура проявляется с особой интенсивностью.
И вот что важно: структура в этом понимании — не монумент, застывший во времени. Она дышит, пульсирует, меняется, поскольку различия могут сдвигаться, а единичности возникать там, где раньше было пусто. Карта структуры никогда не бывает окончательной: это скорее череда сменяющихся рельефов, где старые различия размываются, а новые вспыхивают как молнии на горизонте.
Таким образом, третий критерий структурализма — это внимательность к игре различий и к тем узловым точкам, где эти различия обретают осязаемую форму. Структура — не сумма вещей, а мелодия дистанций, не карта территорий, а пульс пересечений. И в этом мире структуралист — не строитель и не судья, а внимательный слушатель этой едва слышной, но неумолимой музыки различий.
Четвертый критерий
Четвёртый момент касается субъекта. Структурализм переворачивает старую идею субъекта как точки отсчета, как автономного начала. Здесь субъект — это не строитель мира, а его построение. Он возникает на пересечении знаков, в процессе различения, в той самой сети, что уже была натянута прежде. Субъект — продукт структуры, её дитя, а не архитектор.
Четвёртый критерий структурализма, о котором говорит Делёз, подобен открытию невидимого материка за горизонтом видимых фактов. Структура — это не просто схема вещей, не чертёж реальности, не оптическая иллюзия. Она — виртуальная реальность, обладающая своим собственным бытием, столь же реальным, как сила гравитации, которая присутствует даже тогда, когда ничто ещё не падает.
Структура, по Делёзу, — это своего рода неисчерпаемый резервуар различий, наподобие облака молний, каждая из которых может ударить, но не все проявляются одновременно. В этом резервуаре различия существуют в их чистом виде, не слиты и не разложены, как скрытые траектории будущих событий. Структура не является возможностью в банальном смысле — чем-то, что "может быть, а может не быть". Она реальна, но её реальность виртуальна: она присутствует как поле напряжений, как сеть потенциальностей, которые ждут своего часа.
Именно через процесс различения структура начинает "говорить" в мире. Актуализация — это всегда частичное проявление, словно структура играет на мировом инструменте лишь некоторыми из своих струн. В каждой эмпирической ситуации реализуется не весь объём виртуального, а лишь отдельные комбинации различий. Причём сама структура от этого не истощается — её резервуар остаётся целым, как океан, даже если один ручей вытекает из него.
Леви-Стросс, Альтюссер и другие структуралисты действуют именно в этой логике. Их интересует не фотография мира, не фиксирование разрозненных фактов, а скрытая система различий, которая частично актуализируется в той или иной культуре, мифологии или социальной системе. Социальные формации у Альтюссера — это не просто результат цепочки событий, а эффект сложных комбинаций экономических, правовых и идеологических различий, по-разному различённых в разных эпохах.
В этом понимании структура — не архитектор, который строит дом согласно чертежу. Она скорее напоминает корень дерева, который расползается под землёй, давая побеги в разных местах: где-то прорастает закон, где-то желание, где-то миф. И ни один побег не исчерпывает потенциал всего корня.
Актуализация структуры происходит, таким образом, не как неизбежная необходимость, а как частичный выбор. Из множества возможных линий различий в каждом случае реализуется только одна комбинация, одна серия событий, один набор смыслов. Всё остальное остаётся в тайниках виртуального, готовое вспыхнуть в иной момент, в ином порядке.
Таким образом, четвёртый критерий структурализма — это признание того, что структура живёт в виде виртуальной реальности, и что различение — единственный механизм её актуализации. Мир — это не сцена, где заранее прописан сценарий, а сложная игра проявлений, где за каждой реальностью стоит бесконечная сеть скрытых различий, наподобие музыки, звучащей сквозь неигранные ноты. И структуралист — это тот, кто умеет слышать в настоящем отголоски виртуального, кто в каждом факте улавливает след того, что ещё не проявлено, но уже напряжённо присутствует в ткани мира.
Пятый критерий
Пятый критерий Делёз видит в отказе от линейного времени. Для структуралиста мир дан не как повествование с началом и концом, а как сцена, где всё существует одновременно. Изменение системы описывается не как цепочка причин и следствий, а как внезапный сдвиг конфигурации, словно кусочки калейдоскопа, мгновенно складывающиеся в новый узор.
Пятый критерий окончательно разбивает иллюзию структуры как статичной, замкнутой архитектуры. Структура — это не собор из камня, выложенный раз и навсегда. Она живёт множественностью серий, пересечением рядов, которые развиваются в своём собственном ритме, но никогда не остаются изолированными.
Элементы символического порядка — различия, позиции, единичности — не образуют замкнутых цепочек, они растекаются по рядам, как ручьи после ливня. Эти ряды существуют автономно, каждый следует своим внутренним законам, но именно их перекрёстки, их пересечения создают плотную ткань смысла. Язык даёт ясный пример: ряд фонем живёт в пространстве звучаний, тогда как ряд морфем работает с пространством значений. Они могут идти рядом, могут конфликтовать, могут порождать трещины и смещения, но никогда не сливаются в единый поток.
В социальной реальности всё обстоит не менее драматично. Экономика развивается по своим законам производства и обмена, политика — по логике власти и управления, культура — по своим внутренним ритмам памяти и творчества. Но никакая из этих серий не существует в чистом виде: каждый кризис, каждое новое движение рождается на стыке серий, там, где экономическое вторгается в политическое, где культура опрокидывает устои власти.
У Фуко это перекрёстное движение серий становится почти лейтмотивом: история знания строится не по прямой линии открытий, а через столкновение разных порядков — биологических, лингвистических, экономических. Места пересечений — вот где возникает новое, где вспыхивают зоны напряжения, где рождаются исторические фигуры, такие как "человек" в «Словах и вещах» — фигура, стоящая на зыбком перекрёстке нескольких пересекающихся порядков.
Серийность даёт структуре не просто сложность, а подлинную динамику. Без множества пересечений структура застыла бы в неподвижном совершенстве, подобно зеркальному залу без отражений. Серии наполняют её движением, как в многоголосой фуге: одна тема рождает другую, вступают контрапункты, сменяются темпы. И в этом полифоническом взаимодействии различий и связей и возникает реальная история смыслов.
Пятый критерий структурализма, таким образом, утверждает: структура — это не мертвый порядок, а сеть множественных, взаимодействующих рядов. Она живёт в пересечениях, в разломах, в гармониях и диссонансах между ними. Структура — это не конечная форма, а постоянная работа различий, не храм, а хор голосов, каждый из которых несёт свою тему, но вместе они складываются в неуловимую, всегда изменяющуюся музыку мира. И разве не в этом её настоящая живость — в бесконечной игре серий, в полифонии различий, которая звучит, даже когда кажется, что вокруг царит молчание?
Шестой критерий
Шестой критерий структурализма, как его раскрывает Делёз, касается той скрытой искры, без которой структура осталась бы мёртвой схемой: речь идёт об объекте X, той пустой клетке, которая не принадлежит никому и ничему, но даёт всему возможность двигаться. Этот элемент — словно зияющая пауза в музыке, без которой мелодия не обрела бы дыхания.
Объект X — не просто ещё один термин внутри системы различий. Он не укладывается в упорядоченные ряды элементов, а скользит между ними, соединяя, пересекая, нарушая привычные маршруты. Он действует одновременно в нескольких сериях, словно призрачный игрок, который переходит от одной партии к другой, не принадлежа ни к одной окончательно. Его невозможно зафиксировать: он то появляется в центре событий, то исчезает, оставляя за собой трещину в привычной конфигурации смыслов.
Пример с короной в «Генрихе IV» прекрасно это иллюстрирует. Корона — не просто символ власти, не просто вещь на голове монарха. Она скользит между персонажами, меняя их положение, перезапуская цепи интриг, страхов, амбиций. Она не совпадает ни с самим королём, ни с образом власти: это скорее плавающий центр тяжести, невидимая точка, вокруг которой кружатся судьбы. Стоит короне сменить голову — и вся структура политических отношений перестраивается, как если бы одно движение фигуры на доске изменило всю партию.
Именно объект X превращает структуру из мёртвой топографии в живую динамику. Он работает как пустая клетка в игре, как свободное место для хода, способного изменить все отношения. Без него структура оставалась бы ловушкой вечных различий, цепью без разрывов, орнаментом без ритма.
Любопытно, что объект X в разных системах принимает разные маски: письмо, которое создаёт долгую игру смыслов в рассказах Кафки; долг, который связывает и перетасовывает социальные отношения; фетиш, который нарушает прямолинейность экономического обмена; символ власти, который размывает границы между личным и политическим. Но суть остаётся той же: это функциональная пустота, двигатель различий, скрытая возможность нового пересечения серий.
Шестой критерий структурализма, таким образом, звучит почти как парадокс: чтобы структура жила, внутри неё должно быть нечто, что в ней отсутствует. Чтобы система могла меняться, она должна содержать в себе пустоту, которая не принадлежит ни одному её элементу. Объект X — это и брешь, и ключ, и энергия структуры: он разрушает замкнутость и открывает бесконечную игру перераспределений.
И если внимательно вглядеться в любые сложные системы — язык, миф, общество, бессознательное — можно уловить этот странный ритм пустоты: перемещение, отсутствие, возможность и в то же время скрытая сила, переносящая смысл от одного узла к другому. Структура живёт именно благодаря тому, что у неё нет окончательного центра, только плавающая, изменчивая точка — объект X, который ведёт её вперёд, туда, где различия ещё не исчерпали своих возможностей.
Седьмой критерий
Последний критерий структурализма по Делёзу раскрывает самую тонкую и в то же время самую взрывную точку всей этой философии: структура — это не мёртвое здание смыслов, а поле непрерывной игры различий, где субъект, в привычном смысле слова, больше не может удерживать своё место. Субъект, каким его знала старая философия — суверенный, неподвижный, центровой, — здесь уступает место новой, подвижной фигуре: инстанции, способной скользить по структуре, распознавать её переломы, играть на её трещинах.
Структура уже насыщена символическими элементами, и все её пространства заполнены отношениями различий. Единственное, что остаётся незаполненным, — это пустая клетка, объект X, источник движения. Но эта пустота — не отсутствие, а чистая проблема, место, где реальность разрывается и открывает путь изменениям. И субъект нового типа возникает именно там: не как созерцатель порядка и не как властитель хаоса, а как игрок внутри самой логики различий.
Такой субъект — это не монолит, а пересечение траекторий. Он собран из доиндивидуальных единичностей, как река собирается из тысяч ручьёв. Он не фиксирован: он существует только в перемещении, в переходе от одной позиции к другой, в актах различения и расстановки новых связей. Он сродни путнику, который не строит города, а читает ландшафт различий, оставляя за собой тропы вместо стен.
Делёз подчеркивает: исчезновение Бога или Человека — не трагедия, а перераспределение. Мир не рухнул, он стал другим. Центр больше не удерживается одной фигурой. Акциденции, переломы, мутации — это сама жизнь структуры, её дыхание. И новый субъект — не властитель этих мутаций, а тот, кто способен ловить их ритм, усиливать напряжения, продлевать моменты перехода.
Отсюда возникает образ структуралистского героя — странной, парадоксальной фигуры. Он не стремится сохранить то, что есть. Он не ищет истоки и не возводит храмы основателям. Его задача — играть. Не в смысле легкомысленной забавы, а в смысле глубокой практики различения: бросать кости различий, обживать пустые клетки, запускать новые серии, где старая структура только что треснула.
Практика в этом контексте — не проявление субъективной свободы, а искусство следования за движением различий. Структуралист не просто аналитик: он соучастник процесса, инженер новых связей, странник в мире, где нет окончательных карт, но есть бесконечные возможности новых маршрутов.
Именно поэтому Делёз заканчивает своё размышление с вызовом: все споры о «правильности» структурализма — вторичны. Настоящее значение имеют только те тексты, те действия, которые способны продлить игру различий, открыть новые зоны структуры, конструировать новые пространства для мышления и жизни. Не истина и не система здесь в цене, а способность двигаться сквозь символическое поле, создавать там новые линии, новые мутации.
Последний критерий структурализма, таким образом, утверждает: важно не то, кто ты есть, а то, что ты делаешь в структуре. Не «сущность субъекта», а практика различения, игра на пустых местах, создание новых порядков там, где раньше было только молчание. И именно в этом структурализм обретает своё подлинное дыхание — как искусство жить в бесконечно открытом, бесконечно напряжённом мире различий.
Таков, по Делёзу, подлинный портрет структуралиста. Не просто ученого, который что-то исследует, а человека, способного видеть мир как переплетение знаков и различий. Способного уловить невидимый дискурс вещей, уловить напряжение в точках сингулярности, ощутить, как субъект рождается из игры различий, а не противопоставляется им. Способного мыслить не путём линейной истории, а сквозь поле структурных возможностей. И в этом умении читать мир между строк, видеть невидимое, слышать немой язык вещей — и заключается особая, тонкая чувствительность структурализма.
Прмечания
Структурализм для Делёза — это не теория в строгом смысле, а способ видения и мышления, направленный на выявление различий и связей в самых разных явлениях.
Различие — ключевая категория; значение любого элемента возникает только через его отличие от других, а не через его "положительное" содержание.
Пространство символического — понятие, разработанное Жаком Лаканом; это особый уровень реальности, где действуют законы языка и различия, отличные как от реального (материального мира), так и от воображаемого (образов сознания).
Три отца у Лакана:
- Реальный отец — физическое лицо.
- Воображаемый отец — образ в сознании ребёнка.
- Символический отец — место в структуре закона и языка.
Символическое пространство — это не про образы или физические объекты, а про отношения и различия между позициями, как на шахматной доске.
Альтюссер — французский философ, связанный с структурализмом, особенно в марксистском ключе; развивал идею идеологии как структуры.
Теоретический объект — не копия реальности, а сконструированная модель различий и связей.
Субъект в структурализме — не самостоятельный центр, а производное пересечений внутри структуры.
Топология — в философии структурализма идея о том, что важны не сами объекты, а их отношения, их "положения" в системе.
Фуко о сериях — история развивается не по одной линии, а через множественные пересечения различных порядков.
Серийность — идея множественных, параллельно развивающихся рядов событий и структур.
Сингулярность — особая точка в структуре, где различия собираются в напряжённое сплетение, порождая новые возможности.
Дифференциальное исчисление — метафора, объясняющая, как значения возникают через отношения различий без опоры на "вещественные" минимальные элементы.
Единичности (сингуларности) — события или точки, где структура обретает максимальную интенсивность различий.
Объект X — пустая клетка, обеспечивающая движение структуры; понятие, напоминающее лакановское пустое место в цепочке означающих.
Корона в «Генрихе IV» — пример символического объекта, который перераспределяет значения и отношения между персонажами, оставаясь "принадлежащим" структуре, а не субъекту.
Актуализация виртуального — процесс частичного проявления структуры в реальности, когда из множества потенциальных различий реализуются лишь некоторые.
Виртуальная реальность структуры — реальность, существующая как сеть возможностей различий, которые могут быть актуализированы в разное время.
Игровая модель субъекта — субъект не создаёт структуру, а участвует в игре различий, перемещается внутри неё, подстраивается под её линии напряжений.
Переход от истины к практике — структурализм не ищет вечных истин, а исследует динамику различий и процессы образования смыслов.
Игра различий — метафора постоянного движения, перераспределения элементов и значений в структуре.
