Исчезло тело как открытый объект казни и устрашения. Публичная жестокость палача уступила место скрытому, тихому механизму изоляции и перевоспитания. Это, по Фуко, не было просто проявлением гуманности или прогресса. Это был переход к новому типу власти — не репрессивной, а дисциплинарной. Власть больше не карает открыто, она наблюдает, классифицирует, нормализует. Объект наказания — не столько тело, сколько личность, поведение, желания, аномалии. Наказание должно действовать не устрашающе, а исправляюще. Оно проникает глубоко, не оставляя следов на коже, но оставляя их в психике.
Тюрьма как модель власти-знания
Фуко отмечает, что тюремная система — это не только способ изоляции, но и целый аппарат производства знания. Судебная и исправительная практика больше не ограничивается квалификацией преступления и назначением срока. Она требует биографий, характеристик, диагнозов. Она хочет знать не просто, что сделано, но кто сделал — и почему. Так в поле юрисдикции входит фигура «души» преступника. Общество начинает судить не поступок, а субъекта: его склонности, предрасположенности, аномалии, личную историю.
В этом механизме появляется целый ряд новых фигур: психиатр, педагог, социальный работник, криминолог. Они становятся экспертами по «истине о человеке». Вместе с ними развивается особый язык — научный, диагностический, нормирующий. Это знание не нейтрально. Оно не просто описывает человека — оно его формирует, делает объектом власти. Именно в этом Фуко видит слияние знания и власти: знание становится техникой контроля, а контроль прикрывается авторитетом науки.
Фуко показывает, как в самом языке судопроизводства появляются сдвиги: говорят не только о «вине» и «наказании», но о склонностях, рисках, возможностях исправления. Так рождается новая власть — не та, что карает, а та, что наблюдает, прогнозирует, регулирует. Не власть исключения, а власть включения, нормализации. Она действует не только в тюрьме, но и в школе, в больнице, в армии — всюду, где человек превращается в объект наблюдения и дисциплины.
Именно эту трансформацию Фуко называет рождением тюрьмы: не как учреждения, а как модели власти. Тюрьма становится архетипом — не только местом, но образом организации власти в обществе. Через неё просматривается новая система управления: наблюдать, классифицировать, исправлять. Главная цель — не наказание как возмездие, а производство «нормального» субъекта.
Чтобы быть полезным, тело должно быть не просто сильным, но и подчинённым. Этим подчинением и занимается современная власть. Она делает тело послушным и продуктивным через дисциплину, обучение, нормализацию. А вместе с телом под контроль берётся и «душа» — не как метафизическая сущность, а как политическая конструкция: инструмент познания и воздействия, производимый системой власти.
Власть-знание как сеть отношений
Фуко предлагает рассматривать власть не как вещь, не как монополию государства, а как стратегию. Власть — это не то, чем кто-то обладает, а то, как работает сеть отношений, в которых мы все участвуем. Она не находится только в законе, она рассредоточена: в школах, больницах, армии, семьях. Это «микрофизика власти» — не крупные институциональные формы, а мельчайшие способы воздействия и подчинения, которые кажутся обыденными и потому невидимыми.
В этой системе знание и власть неразделимы. Власть создаёт знание, а знание служит власти. Медицинская классификация, психологическая норма, педагогическая диагностика — всё это формы знания, которые одновременно являются формами социального контроля. То, что мы знаем о человеке, зависит от того, как на него смотрит власть, и от того, чего она от него хочет.
Именно таким образом возникает фигура «души» — не как сущности, а как следствия властно-знаниевых практик. Душа, по Фуко, — это не то, что есть у человека, а то, через что на него воздействуют. «Душа — тюрьма тела», — пишет он, подчеркивая, что мягкость и гуманность современного наказания — не свобода от власти, а её более изощрённая форма.
Когда пытка уходила со сцены, она унесла с собой демонстративную жестокость, но не исчезла логика власти. Она просто трансформировалась. Публичное тело, обречённое на страдание, сменилось внутренней работой с личностью, с психикой, с поведением. На место палача пришёл эксперт. Вместо театра мучений — система наблюдения, диагностики и коррекции. Это и есть «новая экономика власти»: меньше затрат, больше эффективности, постоянное присутствие контроля в повседневности.
Реформаторы XVIII века, на первый взгляд, боролись с произволом и жестокостью. Но в действительности, по Фуко, они выстраивали другой, более тонкий и надёжный порядок. Они не стремились уменьшить наказание, они стремились его рационализировать. Сделать его равномерным, повсеместным, предсказуемым, встраивающимся в ткань общества. Речь шла не о смягчении, а о распределении — чтобы власть наказывать работала незаметно, но везде.
Наказание перестаёт быть исключением. Оно становится нормой. Цель — не искоренить преступление, а управлять им. Преступник больше не враг государства, он становится участником социального механизма, объектом коррекции, фигурантом отчётов. Таким образом, современное уголовное право перестаёт быть актом мщения и становится механизмом нормализации.
В этом и заключается главная мысль Фуко: гуманизация не уничтожает власть — она делает её более глубокой, изощрённой, постоянной. Власть больше не кричит — она шепчет. Она не унижает — она воспитывает. Она не убивает — она нормирует. Но при этом остаётся столь же всеобъемлющей.
Новый режим наказания
Шесть правил, которые формируют этот новый режим наказания, задают его структуру как символического и рационального механизма.
- Минимальность — наказание должно быть экономичным, лишённым избыточной жестокости.
- Идеальность — достаточно, чтобы страдания существовали как возможность, как мысль.
- Воздействие — оно направлено не столько на преступника, сколько на потенциальных правонарушителей.
- Достоверность — неотвратимость должна быть очевидна.
- Истинность — приговор должен быть результатом научной, верифицируемой процедуры.
- Индивидуализация — наказание подстраивается под фигуру преступника, его мотивации, поведенческую историю.
Всё это — черты власти, действующей не через разрушение, а через управление.
Важный сдвиг, на который указывает Фуко, — это превращение тюрьмы в главную форму наказания. Не как простую изоляцию, а как фабрику дисциплины. Тюрьма воспитывает не гражданина, нарушившего договор, а тело, которое должно научиться подчиняться. Система расписывает весь распорядок дня, нормирует позу, жест, взгляд. Образуется техника послушания. Наказание перестаёт быть реакцией на проступок — оно становится техникой производства нужного типа субъекта.
По сути, тюрьма — это не исключение, а модель. Она воплощает в себе ту же логику, что действует в школе, казарме, фабрике, больнице. Везде одно и то же: нормировать тело, структурировать время, распределить пространство, навязать ритм. Это и есть дисциплина — не просто моральное требование, а техника власти. Она усиливает продуктивность и одновременно гасит сопротивление.
Так называемый гуманизм
Фуко показывает, как в XVII–XVIII веках тело становится объектом особого интереса. Но не в биологическом смысле — а как объект вмешательства, обучения, коррекции. Власть отказывается от кровавого торжества над телом и переходит к повседневному управлению его действиями. Появляется сеть мелких практик: как сидеть, как вставать, как шагать, как молчать. В этом «въедливом» внимании к деталям рождается современный человек — не как носитель свободы, а как фигура под наблюдением, в рамках нормы.
Фуко подводит к парадоксальному выводу: то, что мы называем гуманизмом, может быть результатом системы, которая не отпускает, а связывает. Логика заботы и дисциплины, мягкого контроля и воспитания — это не альтернатива власти, а её новая форма. И в центре этой системы — не яркий акт правосудия, а серый, будничный, но вездесущий процесс нормализации.
В дисциплинарных обществах, как показывает Фуко, власть перестаёт быть явной и тяжёлой — она становится точной, расчётливой и встроенной в саму повседневность. Её мишень — тело. Но это уже не тело мученическое, которое нужно ломать, а тело поддающееся обучению, приспосабливающееся, вырабатывающее правильные позы, жесты, ритмы. Тело становится не ареной подавления, а полем микроманипуляций.
Один из главных способов дисциплинарного воздействия — распределение. Тело помещают в пространство, где каждая точка под контролем. Класс, казарма, фабрика, больничная палата — всё это примеры «клеточной» структуры: каждому телу — своё место, каждой клетке — одна функция. Пространство перестаёт быть нейтральным. Оно становится инструментом управления.
Сюда же добавляется контроль над временем. Власть не просто измеряет, но организует его. Оно расписывается, делится, упорядочивается. Ученик, солдат, рабочий — все действуют по расписанию, которое формирует не только их день, но и их тело, внимание, реакцию. Появляется понятие «производственного» времени: непрерывного, направленного, накапливающего усилие. Это не абстрактная философия истории, а практическая технология — из времени выжимают максимум.
Фуко указывает: власть не просто управляет временем и пространством, она нормирует действия. Возникает система, где важны не только правила, но и сравнение. Каждое тело, каждое действие помещается в иерархию, в систему оценок и различий. Дисциплина не только обучает, но и классифицирует: кто успевает, кто отстаёт, кто подлежит коррекции. Так появляется «нормализирующая» власть — не просто карающая за отклонение, а формирующая стандарт, с которым все должны соотноситься.
Власть Нормы, по Фуко, становится фундаментальной. Она вытесняет власть Закона как единственного источника легитимности. Закон запрещает, а Норма — корректирует. Закон действует при нарушении, Норма — постоянно. Закон карает, Норма — сравнивает, распределяет, направляет. Так власть превращается в невидимый механизм, встроенный в обучение, медицину, повседневность. Её главная цель — не наказать, а произвести послушное, управляемое, «нормальное» тело.
Таким образом, дисциплинарная власть — это не форма исключения, а новая форма повседневного порядка. Она делает послушание привычкой, а контроль — структурой самого социального пространства. Она не устрашает, а формирует. Не исключает, а включает — но строго по линии нормы. И именно в этом, по Фуко, заключается её эффективность.
Экзамен
Центральным механизмом дисциплинарной власти у Фуко становится экзамен — точка, где пересекаются два принципа: наблюдение и нормализация. Это не просто проверка знаний или умений. Это процедура, которая документирует личность, превращает её в случай, в досье, в носителя характеристик, в объект для сравнения. Экзамен — это способ сделать человека видимым, поддающимся учету, анализу, нормированию. Через него дисциплина не просто оценивает — она производит индивида.
Парадокс дисциплинарной власти, как показывает Фуко, в том, что чем менее она персонифицирована, чем более анонимна и автоматизирована, тем сильнее она требует индивидуализации подчинённых. Дисциплина не действует грубо, массово. Наоборот, она классифицирует, разделяет, учитывает особенности. В результате больной становится более индивидуализированным, чем здоровый, ученик — чем взрослый, заключённый — чем гражданин. Норма требует изучения отклонения. И если «нормальный» взрослый подлежит диагностике, то прежде всего потому, что в нём могут скрываться следы детства, безумия или преступности.
Эта инверсия индивидуализации породила целый спектр «психо»-дисциплин — психология, психиатрия, психоанализ. Эти формы знания не исходят из нейтрального интереса к человеку. Они рождаются внутри властного механизма, который требует описания, анализа, коррекции субъекта. Так возникает человек как измеряемый, наблюдаемый, нормируемый объект. Его индивидуальность становится не тем, что он выражает, а тем, что о нём фиксируют.
Власть, по Фуко, не существует где-то наверху — она имманентна: пронизывает ткань социальных отношений. Это не структура, которую можно нарисовать, и не предмет, которым можно обладать. Это сеть сил, распределённых, пересекающихся, нестабильных. И потому Фуко предлагает отказаться от привычных моделей власти — как насилия, собственности, давления. Она действует через форму, через технику, через знание.
Позднее, в ответ на критику, Фуко уточняет: власть — это не только подчинение. Это ещё и игры между свободами, стратегии, с помощью которых одни воздействуют на других. Она проявляется в конкретных техниках управления — от тюремной архитектуры до медицинской экспертизы. Именно через такие практики власть входит в обиход, в привычку, в ткань повседневности.
Комментарии Делёза
Жиль Делёз, комментируя «Надзирать и наказывать», отмечает, что здесь Фуко переходит от анализа высказываний к анализу форм и функций. Он показывает, что дисциплина формирует не только здания и нормы, но и целые системы функций — как, например, лечение, воспитание, наказание. Все они включают в себя власть как форму и знание как механизм. Паноптизм — обобщённая схема такого устройства: видеть всё, не будучи видимым, и тем самым формировать поведение. Паноптикон Джереми Бентама — не просто архитектурная фантазия, а принцип, который может быть применён к любому пространству.
Но паноптизм у Фуко — не столько конкретная тюрьма, сколько абстрактная машина. Он обозначает диаграмму — карту властных отношений, не сводимую к одной системе. Диаграмма — это не архив, а способ действия. Она не фиксирует прошлое, а формирует настоящее. Она не существует как вещь, а проявляется в действиях, расстановках, нормах, техниках.
Диаграмма — это внутренняя архитектура власти. Она не командует, а организует. Не управляет сверху, а структурирует изнутри. Она производит типы поведения, формы рассадки, режимы освещения, ритмы работы. Через неё дисциплина становится не жестоким механизмом, а тонкой, невидимой сеткой нормализации, которая охватывает не только тюрьмы и школы, но и весь социальный ландшафт.
Фуко, таким образом, предлагает увидеть власть не как исключение или изъятие свободы, а как то, что формирует саму возможность действия. В этом и состоит её сила: она не подавляет — она организует, распределяет, нормирует. И делает это в точке пересечения знания, пространства, времени и тела.
Биографические основы книги
В «Надзирать и наказывать» тема власти для Фуко становится не отвлечённым философским сюжетом, а результатом пережитого опыта — как личного, так и исторического. Это не была умозрительная теория, построенная изнутри академической традиции. Её основой стало потрясение 1968 года, когда политический конфликт оказался не просто видимым, но остро физическим, социальным, насильственным. Фуко не наблюдал его издалека. Он оказался в эпицентре.
Работая в Тунисе, он стал свидетелем студенческого восстания, начавшегося раньше, чем парижский май. Здесь он впервые оказался в ситуации, где власть перестаёт быть отвлечённой и проявляется в полицейских репрессиях, арестах, судебных преследованиях. Именно с этого момента Фуко выходит из позиции стороннего мыслителя и становится участником, фигурантом политического процесса. Свою последующую философскую работу он выстраивает уже изнутри опыта столкновения с властью как с конкретной практикой.
Создание нового университета в Венсене в том же 1968 году стало ответом не только на политический кризис, но и на кризис самой академии. Фуко здесь не просто принимает участие — он создает философскую кафедру заново, формирует вокруг себя новое интеллектуальное окружение и запускает первый во Франции курс по психоанализу, отдав предпочтение лакановской школе. Это жест — как институциональный, так и теоретический: утверждение нового типа знания, осмысляющего субъекта не через категорию разума, а через язык, желание, бессознательное, власть.
Всё это — не академическая игра. Фуко в этот период регулярно участвует в акциях протеста, публично подписывает петиции, ездит в Мадрид, подвергается давлению, но продолжает действовать. Его философия отныне не отделена от действия. Так возникает «Группа информации о тюрьмах» — инициатива, в которой теория и практика, знание и борьба оказываются неразделимы. Вместо того чтобы говорить от имени заключённых, Фуко создает условия, при которых они сами получают возможность говорить. Его адрес — юридический адрес Группы. Его квартира — её штаб. Это не символический жест, а акт включённости.
Работа Группы имела эффект: по всей Франции появляются аналогичные структуры. Это — размыкание знания. Оно перестаёт быть монополией университета, элиты, эксперта. Оно становится инструментом сопротивления. И именно в этом контексте Фуко разрабатывает свою концепцию власти. Не как централизованного аппарата, не как юридического статуса, а как плотной, рассеянной сети отношений, как повседневной, микроскопической, но вездесущей технологии.
Делёз справедливо замечает: это был перелом в понимании того, что значит быть интеллектуалом. Фуко отказывается от позы всезнающего наблюдателя. Его интересует не вечное и не общее, а конкретное и недопустимое. Не принципы, а диагноз. Не манифест, а вмешательство. Не абстрактная теория справедливости, а анализ того, как именно работает несправедливость здесь и сейчас.
Лекции в Коллеж де Франс становятся продолжением этой работы. «Психиатрическая власть», «Анормальные», «Наказующее общество» — это не названия курсов по истории идей, это точечные удары по институциям, в которых дисциплина, норма, диагностика превращаются в инструмент подчинения. За этими словами — реальность: больницы, школы, тюрьмы. Там, где раньше видели заботу и просвещение, Фуко обнаруживает власть. Не репрессивную, а формирующую, нормализующую, дисциплинирующую.
Появление «Надзирать и наказывать» в 1975 году — не итог академического исследования, а результат пятилетней политической работы, философской мобилизации, действия. Эта книга — не просто теория тюрьмы, а размышление о том, как любой институт, любое знание, любая форма помощи могут стать способом подчинения. И как их можно, при желании, разобрать и перекроить. Не потому что так требуют принципы, а потому что некоторые формы власти — больше недопустимы.