Одна из ключевых установок Фуко в «Археологии знания» — отказ от традиционного деления истории на культурные или политические эпохи: Просвещение, Средневековье, Новое время, Модерн. Его интересует не внешняя хронология и не крупные нарративы, а гораздо более точечная структура: те участки дискурса, внутри которых действуют одни и те же правила высказывания. Он называет это однородностями — не в смысле содержания, а в смысле устройства. То есть тех форм, по которым высказывания формируются, распространяются, признаются, классифицируются.
Фуко не спрашивает: «Как относились к безумным в XVII и XIX веках?» Он уточняет: «В какой момент и на каком участке истории действовали те или иные дискурсивные механизмы, делающие безумие объектом определённого описания?» И оказывается, что эти участки не совпадают с традиционными историческими периодами — они формируются по логике самой практики высказывания.
Так, в «Истории безумия» Фуко показывает, что начиная с XVII века в Европе складывается практика так называемого запирания: безумных помещают в одни и те же учреждения вместе с нищими, бродягами, проститутками и мелкими преступниками. Их не лечат — их изолируют. Но важно не только это. Важно, что в этот период действует специфическая однородность: моральная и социальная оценка поведения становится решающим основанием для признания кого-либо «ненормальным». Речь о безумии строится как речь о нарушении порядка, о падении нравов, о недопустимой форме существования. Эта форма описания не обязательно совпадает с «эпохой Барокко» или «раннего Нового времени» — она связана с тем, кто имеет право говорить, какие признаки считаются значимыми и как устроен институт, фиксирующий отклонение.
Позже, в XIX веке, формируется совершенно другой участок дискурса — с иными правилами, иной институциональной организацией и другим языком. Безумие переопределяется как болезнь, а фигура врача вытесняет морального проповедника и городского судью. Здесь возникает медицинская однородность, в которой действует логика симптома, диагноза, лечения. Безумие становится «психическим расстройством» — не потому, что появилось больше знаний, а потому, что изменились условия, при которых эти знания можно было сформулировать и утвердить.
Та же логика лежит в основе анализа «Рождения клиники». Фуко не противопоставляет XVIII век XIX веку, как два этапа развития медицины. Его интересует момент, когда рождается клинический взгляд: вскрытие становится не просто допустимой практикой, а основой знания. Врач получает право «смотреть внутрь» тела, обнаруживать болезнь в тканях и органах, описывать её не как совокупность симптомов, а как локализованное, анатомически закреплённое нарушение. Это не просто перемена в языке — это сдвиг в правилах говорения, в распределении субъектов и объектов, в методах фиксации истины. Медицина становится однородной системой нового типа. Всё, что существовало до этого, перестаёт быть актуальным: прежние схемы описания — симптоматические, поверхностные — больше не работают в новой логике.
Таким образом, однородность у Фуко — это не отрезок времени и не культурная эпоха. Это участок дискурсивной практики, где высказывания сочетаются по определённым правилам. Внутри такой однородности устойчивы объекты (о чём говорят), субъекты (кто говорит), концепты (какие идеи допустимы), и стратегии (как всё это сочленяется). Именно в такой конфигурации в один момент может возникнуть идея «психической болезни» или «патологической ткани», а в другой момент — исчезнуть или быть вытесненной другим описанием.
Фуко, таким образом, предлагает мыслить историю не как последовательность эпох, а как серию сменяющих друг друга дискурсивных формаций. Не развитие, а замена одного порядка другим. Не движение по временной оси, а изменения в логике говоримого. Это позволяет выявлять не только то, что меняется, но и то, что делает изменение возможным.
В «Археологии знания» Фуко последовательно показывает, что привычные исторические деления — Средние века, Возрождение, Просвещение, Новое время — слабо помогают понять, как именно меняются формы знания. Эти крупные рубежи слишком обобщены, слишком гладкие. Они создают иллюзию целостных эпох, где якобы всё подчинено единой логике. Но при внимательном рассмотрении оказывается, что в пределах одной и той же хронологической рамки могут сосуществовать совершенно разные — и даже несовместимые — правила говорения, объекты анализа, концепты, институты.
Фуко настаивает: чтобы понять, как формируется знание, нужно отказаться от абстрактных периодов и обратить внимание на конкретные практики, механизмы, структуры, которые начинают действовать в определённый момент. Не «XVIII век» как культурное целое, а точка, где возникает новая медицинская техника. Не «Просвещение» как эпоха разума, а момент, когда появляется право производить анатомическое вскрытие и оформлять его как научное высказывание.
Он предлагает мыслить историю не в терминах непрерывных эпох, а как археолог изучает слои: неравномерно, с расслоениями, с наложениями, с разрывами. В одном месте начинает действовать новая структура знания, в другом продолжают функционировать старые формы. Например, в медицинском дискурсе XIX века уже утверждается клинический взгляд, основанный на вскрытии и наблюдении, но параллельно в других учебных заведениях ещё сохраняется язык симптоматической медицины, унаследованный от теории телесных жидкостей. Эти структуры не сменяют друг друга одномоментно и не складываются в единый стиль «эпохи». Они сосуществуют, конкурируют, подавляют или поглощают друг друга.
Именно поэтому Фуко предлагает анализировать не «век» или «эпоху», а то, что он называет дискурсивной формацией: как в определённый момент и в определённом поле формируются устойчивые правила говорения. Это включает в себя и то, какие объекты допускаются к обсуждению, и то, какие концепты становятся рабочими, и то, кто имеет право говорить от имени знания.
Такой подход требует отказа от привычной исторической схемы, построенной на «великих периодах». Не потому, что эти названия бесполезны — а потому, что они ничего не объясняют. Они маскируют напряжения, конфликты, неодновременность, которые и составляют реальную историю знания.
Фуко настаивает: нужно описывать каждую структуру на её собственных условиях. Смотреть не на то, в какую эпоху она формально вписана, а на то, какие конкретные институции её поддерживают, какой язык она использует, какие правила допустимости в ней действуют. История в таком виде становится не плавной линией, а картой пересечений, узлов, точек сдвига. И именно в этих точках и рождается возможность для нового высказывания.
Прекрасный разбор — вы тонко улавливаете ключевую установку Фуко: история идей у него теряет форму линейного повествования и превращается в поле множественных траекторий. Ниже — переработка текста в том же стиле: строго, ритмично, без графических выделений, с ясной логикой и мягкой, аналитической интонацией.
В «Археологии знания» Фуко принципиально отказывается от представления об истории мысли как о поступательной эволюции. Он не видит в идеях непрерывную цепь, где каждое звено логически вытекает из предыдущего. Напротив, он предлагает образ, ближе к ботанике, чем к логике: сеть разветвлений, дерево дериваций, поле ответвлений, где элементы знания не последовательно сменяют друг друга, а расходятся, пересекаются, сцепляются, образуя новые конфигурации.
Этот подход особенно ясно прослеживается в его анализе медицинского дискурса XVIII–XIX веков. Фуко показывает, что из старой системы — где болезнь описывалась через видимые симптомы, объяснялась нарушением баланса «жидкостей», а диагноз строился на опоре на авторитеты вроде Гиппократа и Галена — начинают постепенно «выпадать» отдельные элементы. Но при этом они не исчезают окончательно, а могут быть включены в новый порядок. Так, язык симптомов сохраняется, но получает новое значение в рамках клинической логики: теперь симптом — не самостоятельное явление, а знак глубинного, анатомически локализованного процесса. Появляются вскрытия, развивается анатомическая терминология, формируется новая система наблюдения за телом.
При этом переход не происходит одномоментно. Врачи, придерживающиеся старой классификационной медицины, могут воспринять идею локализации болезни, но по-прежнему использовать прежние схемы описания. Возникают узлы, пересечения, гибридные формы. Никакой единой траектории нет. Новое не вытесняет старое автоматически. Оно сосуществует с ним, вступает в конкуренцию, встраивается частично, порождает побочные линии.
Такая же логика работает и в «Истории безумия». Здесь Фуко исследует, как фигура «безумного» на протяжении столетий описывалась в разных регистрах. Сначала — как грешник, объект духовной опасности; затем — как социальный нарушитель, подлежащий изоляции; позже — как психически больной, нуждающийся в диагнозе и лечении. Эти формы не сменяют друг друга по очереди. Они расходятся, взаимодействуют, перекрываются. Медицинская психиатрия заимствует термины и практики у религии и юриспруденции, но использует их иначе. Одни линии — например, религиозное объяснение безумия — с течением времени маргинализируются. Другие, напротив, соединяются и дают начало новым дискурсивным формациям.
Фуко настаивает: история знания — это не гладкий рассказ, где каждое новое положение отменяет предыдущее. Это поле с множеством траекторий, в котором формы речи не выстраиваются в стройную последовательность, а расползаются, разделяются, сшиваются в новых комбинациях. В таких условиях исчезает образ центрального развития и появляется сеть. Это и есть та археологическая карта, которую он пытается прочертить: не путь, а схема со множеством поворотов, пересечений, тупиков, узлов. Не единый вектор истины, а структура, в которой идеи движутся не по прямой, а по сложной траектории — под действием конфликтов, институтов, практик и внутренних несовместимостей.
